Выхожу один я на рассвете - [14]

- Крепко! - Я опускаюсь на диван и потираю виски. - А главное - за что?

- Тебе этого не понять! - Бросает она надменно. - Где тут выход?

- В прихожей.

- А прихожая где?

Вопросы гениальные. Найти прихожую в однокомнатной квартире иной раз действительно непросто. Тем более, если в этой самой квартире ты побывал всего раз двадцать или тридцать. Тем не менее, я покорно поднимаюсь с дивана и иду провожать Людмилу до двери.

- Внизу замок с рычажком, вот так надо потянуть...

- Это я помню. - Гостья выжидательно смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она доигрывает последнюю сцену трагедии.

- Но ты... Ты ведь мне позвонишь?

- Зачем?

- Ну... Просто так?

- Конечно. Если просто так, почему не позвонить?

- Зимой у меня снова курс уколов.

- Я не профессионал и по рукоятку у меня плохо получается.

- Зато у тебя небольно. - Она идет на попятную. А муж через неделю в Москву улетает. Там у них отборочные соревнования. В финал он, конечно, не пройдет, но дня на три-четыре задержится.

- Счастливого ему пути. - Я некстати припоминаю, что через три дня мне отдавать ребятам Келаря штраф.

- Кстати, деньжат у тебя нельзя подзанять?

- В смысле?

- Ну, в смысле - на карманные расходы, то-се. Тысячи три долларов. Возвращать буду частями. Лет в шестьдесят точно расплачусь.

Она фыркает.

- Шутник!

- Да нет, я не шучу. Друзья они ведь, сама знаешь, в чем познаются.

- Я-то знаю, а вот ты... - Она пристально смотрит на меня и вдруг ойкает. Людмила наконец-то замечает случившуюся со мной перемену. Дрожащим пальцем указывает на мой рот. Неужели это я?

- А как ты думала? Когда с размаху да по лицу - бывает, мозги последние вышибают, не то что зубы.

Некоторое время мы стоим молча. В конце концов она вынимает из сумочку чью-то визитку, ручкой пишет на ней пару строк.

- Сходишь по этому адресу. Скажешь, от Люды. Они все сделают.

- У меня нет денег.

- Это бесплатно.

- Спасибо. - Я беру визитку и чувствую смутное раскаяние. Как выясняется, за ядовитой женской оболочкой у Людмилы скрывается чуткая и нежная душа. Желание дерзить и ругаться напрочь пропадает. Агафон торжествующе лупит в стену лбом. То ли смеется, дурачок, то ли плачет. С восприятием нашего человеческого мира у Агафона вечные проблемы.

Глава 9 В поисках шифера...

На этот раз Семена я нахожу в нашей старой доброй "Крякве" - этом последнем прибежище социальных нелегалов. В давние времена в Париже подобные кафе ютились на Монмартре, в Екатеринбурге приют философам-нетрадиционалистам дает лишь этот неказистый подвальчик.

С момента последней нашей встречи Семен ничуть не изменился, - все также волосат и неприбран, а колючие щеки его напоминают пару темных шерстяных заплат. Сидя за столом, этот красавец с глубокомыслием прожженного биржевика перелистывает истертый до дыр номер "Плейбоя", неспешно прихлебывает из кружечки маслянистый коньяк. Мимоходом киваю гиганту швейцару и по крутым ступеням спускаюсь в зал.

- Здорово, пиит!

- Привет, мазилка!

По обычаю озираюсь, проверяя количество полотен на стенах. Все вроде на месте, и потому успокоенно присаживаюсь. Забавная все-таки вещь! И грязно тут, и луком пахнет, а вот люблю я нашу "Крякву" - и все тут! За низкие уютные потолки, за романтизм тусклых ламп, за добрую славу. Хозяин трактира уверяет, что Ипатьевский подвал - несуразный вымысел историков и что на самом деле последние дни и часы царская семья встретила именно в его заведении. Особо доверчивым он даже демонстрирует закуток со стенами издырявленными дрелью, объясняя, что тут вот стоял царевич, а тут - дочери с отцом. И вот что странно, версия груба, нелепа, абсурдна, однако слухи по области циркулируют и в "Крякву", нет-нет, да заглядывают любопытствующие. Впрочем, им есть на что посмотреть. Именно в "Крякве" любой страждущий может вдоволь полюбоваться моими полотнами. Это свидетельство моего рейтинга у хозяина. Примерно раз в квартал трактирщик получает от меня по картине, за что позволяет бесплатно столоваться. Он из пролетариев, но из пролетариев просвещенных. Во всяком случае знает, что рококо это не семейство попугаев, и твердо верит, что лет через десять после смерти художника живопись умершего резко подскакивает в цене. Таким образом, приобретая мои картины, он как бы скупает долгосрочные акции серебряного рудника. То есть, серебра пока нет, но вот-вот обещают найти. Кажется, года два назад Семен под этим же соусом пытался всучить ему кое-что из своих творческих опусов, но на песни трактирщик не клюнул, раз и навсегда сохранив верность живописи.

- Чего поделываешь?

- Чай-кофе пью. Заодно миражами любуюсь, - Семен демонстрирует мне журнальный разворот. - Видал-миндал?

- Видал и лучше.

- Я не о том. Это же голимая подделка! Компьютерная графика в "корэл-дро" и "фотошопе"! Чтобы такие ножки к таким грудкам и такой шевелюре - да в жизнь не поверю!

- Сочини по этому поводу памфлет.

- И сочиню!..

Надо сказать, что Семен увлекается сочинительством вполне профессионально. Кое-кто называет его авангардистом, и толика правды в этом есть. Во всяком случае он первый додумался до повторов. Если не очень понятно, то поясню. Как-то ночью Сема вломился ко мне в дом и, сияя червивой улыбкой, сообщил, что отныне шлягеры у него повалят один за другим. Конвейером, колонной, могучим этапом.