Выхожу один я на рассвете - [10]

- Не разбилась, - удивленно говорит Настенька.

- Все, что разбивается, я держу под семью замками. Поясняю я. - Хотя, если рассердить Агафона всерьез, он и в запертом буфете раскокает все к чертовой матери.

- Это уж, конечно... - Матвей скептически улыбается.

Наши взгляды скрещиваются, как пара сверкающих шампуров, и я, и он - оба враз фыркаем. Самое странное, что мы не питаем друг к другу злобных чувств, хотя в моего барабашку Матвей абсолютно не верит. Он классический ученый-прагматик. Может бродить в облаке бабочек, но изучать будет только раздавленного собственной стопой жука.

Обморочно вздрагивает на кухне холодильник, экраны заграничных приборов гаснут.

- Чиерт! - Почти без акцента восклицает один из англичан.

- Электричество, - вздыхаю я. - Кто-то снова пережег пробки. Через часок-другой починят.

Иностранцы начинают возбужденно лопотать. По лицам их ясно, что они жутко расстроены. И Агафон мой молчит. То ли вновь задремал, то ли не желает без нужды безобразничать. Я украдкой зеваю, гадая, стоит ли вмешиваться. Все бы ничего, только очень уж жаль англичан. Через всю Европу перлись, технику везли. Да и Настенька моя явно приуныла.

- Ладно... - Вздыхаю я. - Паяльник-то у вас есть?

- Пробки пойдешь чинить?

- Зачем. Электричество добывать. Я бы утюгом сумел, но мой вот уж месяца два как сгорел.

- А причем тут утюг? - Матвей морщит брови, не понимая, в чем подвох.

- Так газ же есть. Значит, и энергию сумеем добыть.

- Как это?

- Формула обратимости, - поясняю я. - Берешь нагревательный прибор, ставишь на огонь, на выходе получаешь напряжение.

Матвей смешливо кудахтает, Настенька, заикаясь, переводит.

- Вам же надо, не мне, - я нахально извлекаю из сумки Матвея паяльник, пальцем указываю на штамп: - Видишь, что тут написано? Двести двадцать вольт, сорок ватт. Столько и будет на выходе.

- Слушай, не болтай, а? - Матвей наконец-то обретает почву под ногами. Пористый его нос энергично шевелится. Двести двадцать он выдаст! Да у нас во всем городе ни у кого столько не наберется.

- А вот увидишь! - Я бреду с паяльником на кухню. Уверенности мне не занимать, хотя открытие формулы обратимости принадлежит не мне. Еще на заре юности формулу открыл Семен. Долго и упорно пытался ее запатентовать, но всюду натыкался на упорствующих Матвеев. В итоге получили энергетический кризис в стране, повальную неуплату за электроэнергию.

Паяльник я ставлю на конфорку, спичкой поджигаю газ. Пламя с шипением облизывает темное жало - все равно как детский леденец.

- Ну? - Матвей криво улыбается.

- Коснись! - Я протягиваю ему штепсель. - Давай, давай, еще не прогрелось. Шандарахнет, но не сильно.

Он поднимает ладонь и тут же опасливо опускает.

- Что, электрик, боишься?

- А черт его знает, что тут у тебя в доме водится.

- Тогда прибором померяй.

Матвей приносит прибор, замеряет напряжение на концах штепселя, торжествующе хмыкает:

- Ну вот, я же говорил! Всего-то двести десять! Он меня, электрика еще учить будет!..

- Как двести десять?

- А так! Не тянет городская сеть на двести двадцать, ферштейн? Не тянет!

Я смущенно потираю ухо.

- Но вашим-то приборам хватит?

- Кто ж их знает. Может, и хватит...

Матвей вновь подключает аппаратуру, причем англичане опять чего-то упорно не понимают. Стоя на кухне и тыча пальцами в разогретый паяльник, они что-то без конца спрашивают у бедной Настеньки, и бедная переводчица уже и не знает, как реагировать.

- Артем! - Умоляет она. - Объясните им, пожалуйста, вы.

Устало и без живинки я повторяю жителям туманного Альбиона основной принцип социалистической обратимости. Если низы не могут, то верхи обязательно захотят, и наоборот. Другими словами - включаешь паяльник в розетку, получаешь тепло, а если подогреваешь над огнем, то получаешь ток. Все просто до оскомины, но гости из Великобритании явно убиты это видно по их бледным, обильно потеющим физиономиям.

- Итс э мирэкл! - Бормочет один.

- И вовсе не чудо, всего лишь один из составных элементов плана ГОЭЛРО. И придумано-то давным-давно... Короче! - Я начинаю сердиться. - Если вам паяльник нужен, то хозяин не я, - Матвей.

- Я хозяин, - охотно подтверждает Матвей. - Только двести двадцать вы на нем все равно не получите. Даже если до бела раскалите. А то, что на нем написано "двести двадцать", так на заборах тоже разное пишут...

Он горячо и нудно начинает втолковывать ученым, почему в розетках нет и не может быть нормативного напряжения. С русского он переходит на ломанный английский, выразительно помогает себе руками и одним коленом. Ошалевшие заокеанские гости внимают ему, как голосу ожившего Черчиля.

Я урываю момент и тихонько допытываюсь у Настеньки насчет сегодняшней ночи. Мне нужен твердый ответ - да или нет. Чтобы не тревожить понапрасну Агафона и прочих молодых особ.

- Если хотите, я вас тоже нарисую. Могу в соболиной шубке, а могу в песцовой. Вы будете моей Каменой!

Предложение звучит соблазнительно. От песцовых и соболиных шубок дамы редко отказываются. Настенька обещает прийти, если я в свою очередь гарантирую ей присутствие Агафона. Танго втроем - вот, что нужно этой даме, и ради ее пунцовых щечек я готов на любые самые неприемлемые условия. Нужен Агафон? Обеспечу! В нужный час и в приемлемой дозировке.