Выход зубной феи - [31]

Директор-самоубийца запихнул клубок бумажек в свой портфель, пораскачивался на носках для тонуса и пошел к двери с чувством выполненного долга. Рейд по захвату финансов, как ему казалось, прошел успешно и молниеносно. Вдруг в удаляющуюся спину Поленко стукнулся глухой голос старика.

— Я, — чугунным колоколом прогудел завхоз. Поленко с досадой нахмурился и самым поучительным тоном, какой он приберегал для детей и сумасшедших, загундел:

— Вот глухарь. Ну не я же! Ты, дед, собирайся и давай домой. Новая власть тебя освободила от непосильного труда и оставила жировать на пенсию. Легко понять, но трудно не понять.

— Не понять, сокол наш ясный, это ты истинно подметил, — тихо отозвался Финоген. Прежние его оппоненты, не умевшие договориться, бывало, удостаивались такого же вежливого ответа. Как правило, это было их последним, пусть и приятным, впечатлением от бренного мира. Сейчас Поленко бил все рекорды по продолжительности жизни после конфликта с Финогеном Семеновичем.

— Я, — повторил всесильный дедуля. — Это я — счетовод. А кто ты таков, мне не ведомо, но, по всему выходит, человек вздорный и пустой. Положи купчие и боны на стол да иди, откуда пришел.

Поленко таял, как пластиковый подоконник под горячей сковородой нерасторопной хозяйки. Нарываться на скандал было его первейшим хобби, усладой контуженного мозга, а тут приличная склока назревала даже без обычных усилий. Дед казался пусть и велеречивым, но несложным соперником.

— Ах, я кто такой? — взвился Камикадзе. — А ты кто такой? Я здесь хозяин и попрошу мне свои соображения не вставлять. Положить на вас всех мне написано распоряжением Районо, а послать по миру прилагается, если сами по-хорошему не выйдете. В общем, дед, уважаю твою ветхость, но она тебе уж всю кору проела. Есть такая в головном мозгу.

Финоген Семенович молча достал из стола раритетную точилку с ручкой, собрал карандаши и, оставляя Поленко единственным топливом для пожарища спора, принялся очинять затупившийся грифель. Ручка противно скрипела, кое-где совпадая в тональности с высоким начальственным дискантом.

Солировать Леонид Серафимович не умел. Он еще некоторое время полаял под импровизированную шарманку Семеныча, поневоле вторя ее заунывному напеву. Монотонный скрип и шустрое сверкание хромированной ручки в руке завхоза гипнотизировали не хуже магических стаканов Кашпировского, и при этом даже не требовали от подопытного голодного желудка или недоверия к правительству. Поленко, подобно ученой индийской кобре, стал водить носом, описывая аккуратные кружки в такт бега канцелярского прибора. Блеклые глаза остекленели, лицо, и так не омраченное игрой разума, окончательно разгладилось в плоский и какой-то постный блин. Туман забвения ватными клочками затыкал редкие извилины в голове директора, оставляя доступной единственную магистраль, продолбленную, ошкуренную и залакированную годами службы в авиации: Поленко всегда помнил, что есть такое слово — надо. Что именно ему было надо от Финогена, из головы выветрилось.

Как во сне, Поленко открыл свой портфель, вытряхнул из него комок непонятных бумажек и потом сам забурился в кожаные недра с головой. Внутри пахло сигарами и вездесущим китайским клеем, каталась крошки, были тихо и тесно. При этом оказалось, что портфель вполне годится как противогипнозный шлем при правильном нахлобучивании.

Вдруг Финоген прекратил слесарничать и с громким стуком бросил карандаши в ящик стола. Леонид Серафимович выдернул голову из нирваны, вытряхнул крошки, застрявшие в волосах, и с удивлением посмотрел на старика. Топкий мрак в глазах завхоза не предвещал ничего хорошего и разоблачения фокусу не давал

Директор оборонился привычно — нападением.

— Надо работать, вот что я скажу! — после затянувшейся паузы он с облегчением нащупал понятное и четкое начало. — Вот за этим я здесь, вместо того, чтобы там это самому делать, — Поленко указал пальцем вниз, где по ощущениям находился его кабинет. — Дальше будем больше надобить, поэтому лучше сейчас начать. В общем, дед, я свои указания посеял, теперь всходы за вами. Дело — оно должно трудить человека.

Не дожидаясь комментариев со стороны вроде бы построенного работника, Поленко, пятясь приставными шажками, дошел до двери. Ему почему-то очень не хотелось поворачиваться к безобидному дедуле спиной, наверное, из большого уважения к старости. Наконец, он задом распахнул тяжелые створки, вылетел в коридор и с облегчением выдохнул, округлив глаза и растянув рот уцененным карпиком, которого долго били об лед перед переселением в рыбный отдел. Через несколько минут, вполне оправившись от радостей встречи с миром финансов, Леонид Серафимович погрозил кулаком кабинету недружелюбного завхоза и пошел своей дорогой.

Успокоив себя тем, что век пенсионера короток, а склероз беспощаден, Поленко пришел к весьма утешительному выводу: свидетелей его фиаско нет, дурной пример молодой смене дед подать не успеет, а к завтрашнему дню вообще не вспомнит, что произошло. Если еще утром проснется, что не гарантировано человеку, уже перешагнувшему рубеж, отмеренный мужчинам медицинской статистикой. Настроение взметнулось до небес, которые в организме директора находились где-то в районе желудка — все, что выше, было высечено из камня дисциплины и на внешнюю среду не реагировало. Живот весело отозвался перебежками шустрых пузырьков и уханьем метеоров покрепче: настало время обедать, и директор, как человек четкий, бодро зашагал в столовую.