Выход зубной феи - [29]

Воодушевленный трудовик взял свой кондуит и приготовился сделать последнюю, но самую важную запись на задней обложке.

— Светлая вечная память жарколюбимому директору Поленко, — он послюнявил ручку, скосил глаза на высунутый синий кончик языка и впал в задумчивость. — Ну, Леонид Серафимович и не побыл директором-то толком. Не добыл, не доруководил…Но для потомков сделал самое главное, хотя и не сделал потомков. Вот, какой софизм, — Тихон ласково заулыбался, — пойдет для мемуаров и журнала "Прикладная философия". Ладно, к делу. Он меня в это кресло усадил и пострадал за правду. Впрочем, даже и хорошо, что так все вышло, — Квазимодыш пустил в ход только что изученную им американскую технику позитивного мышления, которое на Руси издревле кратко, но емко именовалось "признаком дурачины". В формате его патологического сознания зарубежная наука заискрилась новыми гранями, одержав полную победу над атавизмами вроде здравомыслия или простого анализа. Трудовик уже ликовал:

— Там ему хорошо, где нас нет. Самое ему и место. Не примажется теперь к моей славе, а то было бы потом: " Я тебя возвысил, я тебя породил" и другая старческая перхоть.

Полностью придя в себя и уверившись, что путь к трону свободен, а сам трон в некотором роде освоен и насижен, Тихон Гаврилович рассиялся во всю мощь своего бледного узкого личика. С топотом проскакав кабинет от окна к шкафу, он по-хозяйски снес выступающие углы и растревожил ворох бумаг на столе. Хрустящие белые листочки, бумажки и записки взметнулись маленьким торнадо и разметались по помещению, забиваясь в самые дальние и тайные щели, как и пристало ценным документам в присутствии. Новое руководство наступало на школу семимильными шагами.

В темпе экзотического танца под аккомпанемент визжащих в мозгу шестеренок и винтиков трудовика вынесло за дверь. Где-то вдалеке звучал оркестр, входя в диссонанс с рваным джазом в Тихоновской голове своей стройной мелодией школьного вальса. В пустой коридор первого этажа потихоньку просачивалась жизнь: к воодушевляющей музыке торжественной линейки присоединился звук подъезжающих автомобилей, бодрая перебранка на парковке оттеняла басами ровный гул сотен веселых учеников. Все вокруг, казалось, пело и плясало в честь новенького рулевого, отстоявшего свой титул в ночной схватке.

В предчувствии долгожданных перемен Квазимодыш почти лунной походкой засеменил к доске почета, которая всегда была лучшим пособием по силе фигур в сложных школьных партиях. Перемен, однако, видно не было: висевшая напротив кабинета доска все еще пестрела мерзкими ухмылками вчерашних героев. Финоген Семенович жал мужественные руки снятых со спины спонсоров, пожелавших остаться неизвестными; Динара Ефимовна приветствовала прибывших по обмену из Лондона пакистанских школьников, призванных обучить ровесников в России оксфордскому английскому; расписная Марина млела на уроке мужества, где славные воины-десантники ладно уверяли учеников, что военкомат — друг человека, а значит лучше учиться лучше. Правда, стараниями прошлого директора, стремившегося дать ученикам полное представление о добре и зле, Тихон Гаврилович тоже был прибит к ватману в виде руки с огнетушителем на агитке о вреде пожаров для бюджета школы.

Тихону показалось непедагогичным оставлять панно в обнаженном виде, без своего светлого лика, и на этот случай в подсобке у него давно был заготовлен коллаж из наиболее значимых в его жизни моментов. Еще немного и чудная помесь фотоискусства с фотошопом заняла бы центральное место в экспозиции, но тут в глубине коридора бухнула входная дверь. Первого сентября обычно открывали парадную лестницу, и узкий предбанник перед раздевалкой в торце школы оставался на замке. Теперь чья-то командорская поступь раздавалась из темноты этажа, оттуда, откуда в этот торжественный день добрые люди за знаниями не приходят. Разве что знания будут такого свойства, что потребуют кулуарности или там горячего утюжка при их получении. Тихон, наученный горьким опытом столкновения с неизвестными, поплотнее прижался к стеклянным окошкам дверям, отделявшим коридор от лестничной клетки, и замер в тревожном ожидании, держа лобзик наготове.

Шаги приближались. Эта размашистая поступь никак не могла принадлежать пропойце Афонькину, не ходившему в ногу даже на дембельском выпускном смотре. Эфемерные создания типа учительниц или родительниц, повинуясь последней моде, даже гуртом не весили достаточно, чтобы старый паркет пошел такой волной. Личность идущего оставалась загадкой, хотя он все более и более напоминал давешнего Черного. Пока эти неутешительные выводы вскипали и пенились в сознании трудовика, дверь со свистом распахнулась, облилась потоком разбитых стекол и унесла Квазимодыша с боевой позиции, надежно вмяв его в стену вместе с лобзиком и многострадальной тетрадкой.

Тихон Гаврилович опять был без сознания.

Глава 9

Финоген Семенович сидел в своем маленьком кабинете на втором этаже школьной сталинки и упивался счастьем. В последний раз завхоз так любил жизнь задолго до встречи с судьбоносными Свидетелями, круто изменившими виды богача на достойную старость.