Выход на бис - [11]

Да, я вспомнил все это. И про все, что было дальше, вспомнил, и про перстни Аль-Мохадов с их невероятными свойствами, и про то, как благодаря этим перстням исчез «Боинг-737» с немалым числом пассажиров, послом США на Хайди, очень многими знакомыми мне людьми, бутылью с готовым «Зомби-7» и красными папками, в которых было написано, как его делать. А потом я при неясных обстоятельствах угодил в клинику доктора Брайта, где в течение месяца пребывал в коме, а потом точно так же, как сейчас, в последние дни приходил в чувство. И тогда во мне одновременно были я-Короткова и я-Брауна. Пока не налетел с бандой камуфлированных молодцов Умберто Сарториус — Сергей Сорокин, не увез меня на свою любимую Оклахомщину и не забрал от меня мистера Брауна. То есть переписал его на некий «искусственный носитель» — мне представилось нечто вроде CD-ROM, а позже пересадил в полупустую башку ветерана вьетнамской войны, потерявшего память от тяжелой контузии (теперь-то я знал, кого шандарахнуло во время обстрела Дананга!) и внешне очень похожего на Брауна. Вот этот-то тип, то есть бывший мальчик Майк Атвуд с пересаженной памятью своего ровесника и соратника по Вьетнаму, и стал законным мужем Марселы Родригес. При этом я-Брауна сознавало, что с ним произошло. Правда, он был убежден, что единственный хозяин своего нового «костюмчика». Он даже не знал, как звали его прежнего владельца.

Я все это вспомнил и жутко удивился. Удивился тому, что Марсела Браун меня признала за своего мужа. Где-то из архивов памяти вынырнуло фото, показанное мне Сорокиным тринадцать лет назад. Майкл Атвуд был похож на меня так, как Хрущев на Карла Маркса. Не в смысле того, что он был лысый и безбородый, а я — бородатый и патлатый, а просто ни хрена не похож. На настоящего Брауна — этого я вообще плохо себе представлял — он, кажется, был похож, а на меня — нет.

Само собой, что справляться об этом у Марселы, которая целовала меня с превеликим усердием, мне было неудобно. Опять же сестрица Пилар и сеньора Вальдес, глядя на эмоциональный взрыв, устроенный Марселой, уже утирали слезы умиления, как русские бабы при просмотре мексиканских телесериалов. Да и профессор Кеведо с доктором Энрикесом снисходительно улыбались. Все-таки им было приятно узнать, что они лечили не абы кого, без имени и фамилии, а вполне приличного, женатого человека, не бомжа и не алиментщика. Опять же одета Марсела была вполне прилично, хотя и по-курортному. Им засветила возможность содрать кое-какие благотворительные бабки. То ли просто так, то ли при посредстве Лауры Вальдес. Хотя, конечно, эта горластая такие комиссионные заломит, что только держись…

— Так, — сказала Марсела грозным голосом, оторвавшись от меня. — Позвольте мне узнать, сеньоры, в каком состоянии находится мой супруг?

— Вы знаете, сеньора… — промямлил Энрикес, поглядывая на профессора Кеведо, в задумчивости теребившего свою айболитовскую эспаньолку. Он, как видно, размышлял над тем, что по-научному называется «дилеммой»: то ли соврать, что состояние у меня хреновое, и тем самым приплюсовать к бюджету клиники кое-какие дополнительные поступления на продолжение моего лечения, то ли соврать, что я уже вполне здоров, и стребовать кое-какие бабки за то, что не уморили до смерти. В конце концов, профессор нашел соломоново решение:

— Состояние нашего пациента, сеньора Браун, неустойчивое. Оно характеризуется весьма значительными скачками. Вчера в работе сердца внезапно проявились весьма серьезные аномалии. Настолько серьезные, не буду скрывать, что мы опасались летального исхода. Причем причины эти аномалий мы до сих пор не выяснили. Затем эти аномалии столь же внезапно прекратились, и состояние больного резко улучшилось. Это улучшение совершенно неадекватно нормальной картине послекоматозной реабилитации. Ваш муж — медицинский феномен. Единственное объяснение мы обнаружили на томограмме головного мозга, но это требует длительного и всестороннего изучения…

Марсела наморщила свой прелестный носик. С ним, в отличие от располневших и даже чуточку обрюзгших щечек, время ничего не сделало.

— Вы можете вкратце объяснить, что вы там углядели, на этой самой томограмме? — Голосок у нее звучал очень круто. По-барски.

Это самое определение — «по-барски» — прозвучав в моем мозгу по-русски, зацепило еще одну принадлежавшую мне фамилию — Баринов — и раскрутило новый виток воспоминаний, которые вихрем пронеслись в моей башке. Оно стало той ниточкой, на которую, словно шарики бус, нанизались события и факты, еще не пришедшие в систему.

После того как из моей головы изъяли я-Брауна и я снова стал осознавать себя Коротковым, меня вернули в Союз и познакомили с Сергеем Сергеевичем Бариновым, которому, как позже выяснилось, я доводился родным сыном. Родная мать оставила меня в коляске без присмотра, а цыганка Груша из табора, которым командовал бывший танкист Красной Армии Анатолий Степанович Бахмаченко, обладатель одного из перстней Аль-Мохадов, сперва выкрала меня оттуда, а затем бросила на скамейке в зале ожидания, спасаясь от милицейской облавы. В результате я попал в детдом и на двадцать лет превратился в Короткова. И лишь после того, как я успел побывать Брауном и Родригесом, наконец, обрел настоящее имя, фамилию и отчество, став Дмитрием Сергеевичем Бариновым.