Выгодная смерть - [29]

Вот это он и хотел знать. Ведь профессор Липпи достаточно неопределенно высказался о времени смерти, хотя потом, в присутствии Нордио, подписал заключение, где было написано, что смерть наступила вечером. Но с глазу на глаз, после настойчивых расспросов, признал, что с тем же правом мог бы написать — ночью. А в этом случае серебряный нож, странный отпечаток подошвы, оставшийся на трефовом тузе, выпотрошенная косметичка, не говоря уж о раскиданных тут и там обрывках веревки, наводят на мысль, что, помимо Конти, в этом деле замешан кто-то еще, пока остающийся в тени. Кое-какие предположения у него есть, но их, разумеется, необходимо подкрепить фактами, а собранные им вещественные доказательства должны быть точно привязаны к обвиняемым.

Де Маттеис быстро отыскал и прочел нужное ему место в протоколе. Хотя, по правде говоря, и читать-то было почти нечего, и Вердзари, узнав все, что хотел узнать, вешает трубку, даже не сказав «спасибо». Ронда подошла к нему, и он рассеянно треплет ее по загривку.

Вот, значит, как, размышляет он. В этом-то вся штука!

Он тащится обратно в спальню, берет оставленную на кровати фланелевую рубашку и надевает ее, вяло рассуждая вслух:

— Ясное дело, Де Витис утром ни слова не сказал о том, какая была веревка, по простой причине: его об этом никто не спрашивал. Всем показалось само собой разумеющимся, что накануне вечером жертва была в том же положении, что и утром, поэтому никому и в голову не пришло задать подобный вопрос. Я и сам совершил ту же ошибку. А Конти совсем одурел, ушел в себя и ничего не замечал вокруг. Бедняга Конти, все произошло так быстро — мы все убедились в его виновности и перестали искать убийцу.

Седеющая голова комиссара выныривает из ворота рубашки; оказывается, он стоит перед зеркальным шкафом, пристально глядя себе в глаза. Вердзари ощущает некоторую растерянность. Выходит, надо начинать все сначала, и теперь придется действовать в одиночку. Он приглаживает редкие растрепанные волосы, кое-как расчесывает их пятерней и, возясь с пуговицами, поневоле приходит к выводу: очевидность происходящего — почти всегда препятствие на пути к истине, и всякая уважающая себя ищейка просто обязана отрицать очевидность. Говорят, истина всегда торжествует, н(у истинно ли это утверждение?

Полная уверенность никогда не идет на пользу, особенно если тебя вынуждают спешить; чтобы разобраться в чем-либо, есть лишь одно средство — скептицизм. Кто-то сказал, что людская природа гораздо загадочнее, чем небесные законы. Правильно сказано. Истине всегда удается хитро спрятаться, и найти ее можно, только если ты свободен в своих поисках. А вот у него до сих пор свободы не было — из-за этого Нордио и его непостижимой, дьявольской спешки.

Вердзари, как смог, аккуратно застегнул рубашку, вытащил из шкафа первый попавшийся галстук и, даже не глянув на него, принялся завязывать. Теперь он на верном пути, дело становится увлекательным. Уже взявшись за дверной засов, он бросает взгляд на телефон. И вдруг резко поворачивается, хватает трубку и набирает все тот же номер.

Наконец-то! Номер свободен. Но в такую ответственную минуту ему мало поддержки одной только Ронды; зажав трубку щекой и плечом, он шарит на столике возле двери. В бутылке, которую он открыл вчера, должно остаться немножко «Рабозо дель Пьяве». Конечно, пить по утрам — это непорядок, но ведь и допрашивать в такую рань не положено. Ему просто необходимо чем-нибудь подкрепиться.

Глава 4

Тень брошена на всю юстицию. Молчание в прессе. «Бирмингем, 1816». Заглянув и ужаснувшись.

Де Витиса не узнать. Он взял отпуск и целыми днями сидит дома. Никого не хочет видеть. Показания, которые он, скорее раздраженный, чем пристыженный, соблаговолил дать следствию, притом почти исключительно по телефону, были весьма скудными. Вердзари с пониманием отнесся к его душевному состоянию, тут даже Нордио не стал требовать чрезмерного усердия. А впрочем, Де Витис держится приветливо, только в дом к себе не пускает. Возможно, в конце года он воспользуется льготами для участников войны и удалится на покой.

Чтобы внушать подчиненным уважение и страх, начальник должен оставаться неуязвимым. В противном случае чары мгновенно рассеиваются. А уж если власть, которой наделен человек, поистине огромна и по сути своей связана с разграничением добра и зла, праведного и не праведного… Самая пустяковая зацепка тут же ставит под сомнение его власть и возмутительнейшим образом превращает ее в миф.

Де Витис слишком хорошо это понимает, поэтому и затаился; понимает он и то, что его малопочтенное поведение и зверское убийство, учиненное Конти, бросают тень на всю юстицию. Хорошо еще, что благодаря стараниям Каррераса сострадательная пресса обошла историю молчанием. Из Рима пришло письмо за подписью самого генерального прокурора, в котором формально идет речь «об имевших место ранее случаях утечки информации», но между строк явно проглядывает забота руководителя о репутации своих сотрудников.

Ожидая, когда Высший совет прокуратуры решит его участь, Де Витис сошел со сцены, затворившись в «Беллосгуардо». Так или иначе, карьеру он сделал, а за зеленым столом даже в момент наибольшего везения, когда на руках хорошие карты, никто не застрахован от головокружительного срыва, после которого не отыграться.