Выбор Пути - [35]

Приехали.

Девочки побежали за сменой одежды и — в сауну. Любят сауну, как кошки валериану. Меня хотели тоже затащить, но я отвертелся, отговорился усталостью. Мол, за рулем был, сеанс давал, и подумать нужно. А сауна — не место для раздумий. Жарко в ней, в сауне. Втроём-то.

Пока девушки парились, я быстренько принял душ, надел свежее, шелковую рубашку, выглаженные брюки, жилет, смокинг, лакированные туфли и вечернюю, тёмно-малиновую до черноты бабочку. Потому что предвидел гостей. Включил радиоприемник, но поймал не «Ворона», а «Би-би-си». Из новостей узнал, что умер Бен-Гурион. Уходит поколение. У нас Семен Михайлович недавно умер, у них вот Давид Викторович. Давид Викторович даже помоложе Буденного, на три года. Хотя почему у них? До двадцати лет Бен-Гурион был подданным российской империи, и, пойди история иначе, его бы тоже хоронили на Красной площади у Кремлёвской стены. Матерый человечище.

Время шло неспешно, и когда раздался стук в дверь, я даже удивился — уже? Пошел открывать. Девочки, когда приходят, двери за собой запирают — на случай непредвиденных гостей.

— Заходите, Андрей Николаевич, заходите. Морозец-то крепчает.

Стельбов потоптался в коридорчике, отряхивая снег, и мы прошли в гостиную.

— А девочки где? — оглянулся он.

— В сауне.

Он хмыкнул.

— Сауну завёл?

— А то вы не знаете.

— Знаю, конечно. Я много чего знаю.

Я встал, хотел выключить радиоприемник.

— Оставь, пусть говорит. Ты вот так понимаешь, на слух?

— Понимаю.

— И сам говорить можешь?

— Говорю, когда есть с кем. Англичан у нас не сказать, чтобы много.

— А негры?

— Негры, они разные. Иные говорят по-английски, как таджики по-русски. Нет, я лучше природных англичан послушаю, да поговорю. В университете есть настоящие англичане, с ними в КИДе порой встречаемся.

— В КИДе?

— Клубе Интернациональной Дружбы.

— Нужное дело. О чем говорите?

— О борьбе за мир. Агитируем по мере сил. Ну, и так… О водке. Вы водку будете, Андрей Петрович?

— Не сегодня, — он усмехнулся. Я тоже — но про себя. Андрей Петрович, судя по всему, пить бросил совершенно. На дистанции водку не пьют. Только витаминные напитки. А он на дистанции. Член ЦК — хорошо, а член Политбюро лучше. Ну, для начала — кандидат в члены Политбюро. Местные газетчики в неформальных разговорах прозрачно намекают, что ждёт, ждёт нашего Андрея Петровича повышение.

— Тогда чай?

— Индийский?

— Обижаете, Андрей Петрович. Наш, грузинский, тридцать шестой номер!

— Ну, давай чай.

Самовар, электрический, уже кипел, осталось только заварить чай. Дело на четыре минуты.

И все четыре минуты мы вели пустой разговор о погоде, о дорогах, о культурных событиях, о «Калине Красной».

Наконец, чай разлит и выпит.

Пора переходить к делу.

— Не знаю, что именно вас интересует в Кузнецове…

— Меня твое мнение интересует, вот что.

— Сейчас возгоржусь… — с первым секретарем обкома у нас сложились отношения странные. С одной стороны — кто он, а кто я? Слон и моська. А с другой — эта моська не лает, не кусает, но обладает чутьем не только на трюфели, но и на мины. И пару раз тявканьем своим предупредила слона: ты сюда не ходи, ты туда ходи. И потому с этой моськой нужно быть поласковее, а то в третий раз вдруг да не предупредит?

— И все-таки?

— Я с ним разговаривал. В глаза ему смотрел, — я сделал паузу.

— И что высмотрел?

— Ему к врачу нужно срочно. К хорошему врачу. Зрачки у него разные, у Семена Николаевича. И двигается он… если не думать, то и не заметишь, но если смотреть пристально… И речь начинает выдавать. Сейчас заметно только мне, а через три-четыре месяца начнут замечать все. Болеет он. Серьезно болеет. Может, и спасут его, если сейчас начать действовать. В Германии, слышал, такое лечат. Не всегда успешно, но лечат. Ну, и у нас есть нейрохирурги, но вот с техникой…

— То есть он болен?

— Серьёзно болен. Настолько серьезно, что всё остальное несущественно. Так что вы по партийной линии, нажмите на него. Направьте на обследование в Москву, что ли…

— А ты?

— Я студент, второкурсник, для него — забавный щенок, и не более. Человек во власти начинает думать, что для него законы не писаны. Не только человеческие, но и законы природы. Если за рулём — мчит на ста пятидесяти, словно физика — это для других, а деревья обязательно расступятся. И за здоровьем многие не следят, считают, что силой воли любой недуг преодолеют. Если профессор скажет, лучше московский — ещё послушают, а студент… Ну, и вообще, многие таятся из соображений карьеры, я думаю. Если серьезно болен — на карьере крест, не так ли?

— Не знаю. Я здоров. В целом. Или ты и у меня что-то видишь?

— Нет, не вижу. Но курить бросайте.

— А вообще… Откуда ты знаешь, студент-второкурсник? Знаешь то, что остальные не видят в упор?

— Мы уже говорили на эту тему, Андрей Николаевич. Особенности мыслительного процесса. Да и потом… Почему не видят? Может, и видят — те же каборановские врачи. Видят, только боятся сказать.

— Ох уж и боятся. Сейчас не пятьдесят третий…

— То-то и оно, — но развивать тему я не стал. Предложил ещё чая, Андрей Николаевич отказался и, поняв намёк, откланялся. Хотя я вовсе и не намекал ни на что.

Какие у него отношения с Кузнецовым, чем тот ему не угодил, не знаю. По пути во ферзи порой мешают далекие фигуры, скрытые до поры, а потом раз — и выскакивают из-за засады. Может, такой фигурой и является Кузнецов?