Выбор оружия - [14]

Фрир сел на корточки против старика, а тот все глядел куда-то вдаль поверх головы гостя.

— Выйди, Анна, — сказал отец.

Оно вышла, и бамбуковые струйки зарокотали вслед.

— Как вы себя чувствуете? — почтительно спросил Фрир.

Старик жестом остановил его, словно напомнил, что сейчас не время обмениваться любезностями. Потом задумался на мгновение и сказал тонким, слабым голосом:

— Странно. Оглядываешься назад, и кажется, всегда поступал правильно — и в тот раз и в другой, а в конце концов остался ни с чем и живу милостыней.

— Есть страны, — заметил Фрир, — где усилия отдельных людей ничего не дают.

— Да, но, по-моему, раньше здесь было не так уж плохо. Когда-то я на свой лад тоже верил в движение Сопротивления. Но что мы выиграли? Мы уже столько лет боремся, а они все так же сильны, даже еще сильней, а у нас междоусобицы и измена. Если бы борьба была справедливой, мы непременно победили бы или хотя бы сохранили веру друг в друга.

Такие же мысли были у самого Фрира; но сейчас, услышав их от кого-то другого, он не мог их принять, во всяком случае, не полностью. Это была всего лишь частица его пришедших в смятение чувств.

— Я понимаю вас, — сказал Фрир уклончиво.

— Но я хотел поговорить о другом. Сопротивление не заглохло, и Анна в нем участвует, а ведь она — это всё, что у меня осталось, единственное, ради чего я жил на земле. — Он на секунду замялся: — Она, кажется, любит вас… — и заторопился, чтобы Фрир не перебил, — и, может быть, послушает. Поверит вам, есть и другие пути. А что, если бы она жила в городе и работала… не на чужестранцев, а нашла бы себе полезное дело, помимо них? Многие из наших могли бы так — работать не на чужое правительство, а для своей страны, мирно. И вдруг со временем оказалось бы, что мы заработали то, что не смогли отнять?

— Они ничего не отдают добровольно. — Я ведь служил у них, вы знаете. Там были и славные люди — люди, которые понимали нашу страну и любили ее. Да и теперь есть — только мы превратили весь край в такое место, где им невозможно оставаться. — В армии есть и хорошие и плохие люди, но и те и другие убивают, кого им прикажут.

— В былые дни столько не убивали. Мне кажется, тогда было не так уж плохо.

— Любой вор предпочтет унести добычу втихомолку. Помню, Ли как-то сказал: если покорно терпеть, когда тебя топчут, то со временем перестанут подбивать сапоги гвоздями. — Как легко приходили на ум доводы в этом споре. И он не кривил душой, приводя их. Это была чистая правда, беда только в том, что он начал сомневаться: нет ли иной правды?

— Наверное, они кажутся другими, когда с ними воюешь.

— У нас не оставалось иного выхода. По-моему, вы забыли, да и я часто забываю, что сам из их числа. И знаю их достаточно хорошо.

— Но если я мог позабыть, разве это не доказательство? — Старик вяло улыбнулся.

— Разве это не значит, что все мы люди и можем быть едины?

— Мы могли бы быть едины, если бы условия позволяли. Но условия надо еще создать. Нельзя быть добреньким раньше времени, иначе растопчут.

— Сейчас так много убивают, — старик в отчаянье сжал свои узловатые старческие руки, — и не только их, но и наших, тех, кто им служит. А ведь человек не всегда может выбрать, кому служить.

— Таких не убивают, — не совсем уверенно возразил Фрир, — Но есть же гадины, которые наживаются на страданиях своих соотечественников. И нет ничего страшного, если раздавить кое-кого из них.

— Речи о насилии — это путь к совершению насилия.

— Увы, слова к сожалению, нередко лишь подмена дел. Фрир почувствовал, что кривит душой, притворяясь, что одобряет любые действия такого рода.

— Я вполне понимаю, как вам тяжело. Я и сам не в восторге от некоторых вещей. Но говорят, чтобы бороться, надо прежде всего очистить от гнили свои ряды.

— Вы тоже так считаете?

— Я считаю, что об этом у меня меньше прав судить, чем у остальных.

— Борьба всё разрастается и разрастается, и каждого, кто возражает против насилия, считают коллаборационистом. Иногда я спрашиваю себя, что стало б со мной, если б я не был её отцом. — Он невесело засмеялся, — Нелепо, верно? Хочу спасти Анну, а сам жив только благодаря ей.

— Не могу представить, чтобы они когда-нибудь…

Старик снова предостерегающе поднял руку и бессильно уронил её на колени.

— Ни будем больше об этом. Вы поговорите с Анной?

— Да. Скажу, что беспокоюсь, так же как и вы. Но боюсь, что толку не будет. Вы же знаете, как много все это для неё значит, — куда больше, чем я. — И вдруг спросил: — Вам неприятно, что она меня любит?

Старик медленно покачал головой,

— Пусть у нее будет все, чего она желает.

Казалось, старик говорил о последней воле осуждённого, и Фрир был просто убит.

— Она ведь умница, — сказал он, чтобы подбодрить себя.

— Одержимость может толкнуть ее на отчаянный поступок.

— Я обязательно поговорю с ней. Никто не имеет Права рисковать попусту. — Точно так же говорил Анг, только с большей убежденностью. — А теперь мне пора.

— Я и сам не очень верю, что вам удастся чего-нибудь добиться, — грустно сказал старик. — Но все равно, спасибо, что пришли и обещали попытаться спасти ее. Как и многое другое, что я пробую делать, это чуть-чуть помогает мне приготовиться к неизбежному.