Выбираю таран - [18]

Петр Нестеров уже тогда думал о возможности воздушного тарана… Уже тогда читал книгу лейтенанта флота, участника двух кругосветных плаваний Николая Яцука «Воздухоплавание в морской войне», где такой таран теоретически предсказывался. Уже тогда не раз сидел с ним за столом, рассчитывая новый опасный маневр. Деревянным мягким винтом современных им машин такой удар невозможен. Вот если его создать из металла…

А пока поразить неприятельский аэроплан можно, лишь чиркнув сверху колесами.

Н. Яцук предсказывал: «…Нет ничего невозможного в том, что ближайшая война явит нам случаи, когда воздухоплавательный аппарат с целью помешать разведке воздушного противника пожертвует собой, ударившись о него, чтоб вызвать его падение хотя бы ценой своей гибели…»

Вопреки этому трагическому выводу Нестеров обдумывал таранный удар с расчетом на жизнь атакующего.

При этом в тайне надеялся все же, что войны может и не быть, и разрабатывал проект самолета для мирной жизни. Нестеров уже стал знаменитостью, чего не могли не признавать высшие чины, и наконец-то им волей-неволей пришлось заняться его проектом самолета. Нет, он не забывал о нем все эти три года — он переделал хвостовое оперение одного «ньюпора», предназначенного к списанию, укоротив его фюзеляж, и самолет стал значительно маневренней своих собратьев. Он в сотый раз перечерчивал и свой проект, внося в него изменения, и когда получил наконец разрешение на постройку самолета на заводе «Дукс» в Москве, где строились «мораны» для русской армии, спешно направился туда.

— Построю самолет, испытаю — должно получиться! — и уйду в отставку. Стану мирным человеком, просто конструктором, — говаривал он жене, успокаивая, когда та делилась своими опасениями за его жизнь.

— Ну а если со мной случится что, — полушутя-полусерьезно сказал он ей как-то, — дай слово, что сделаешь все, чтобы мой самолет был достроен, — это мое завещание…

Он, военный летчик, первым открывший многие боевые возможности авиации, мечтал построить свой самолет для мирных целей: перевозки людей, грузов, фотосъемки и мечтал еще о самолете-малыше, «чтоб на нем любой мог летать почти так же просто, как ездить на мотоциклете».

Летчику-спортсмену А. Шиукову, предложившему установить на самолете пулемет, он удивленно сказал: «Как странно, что вы, гражданский человек, думаете о вооружении самолета, а я, кадровый офицер, мечтаю о создании самолета, полезного в мирной жизни нашего народа…»

14 июня 1914 года газеты сообщили, что послезавтра начнется 40-дневный дальний перелет Петербург — Киев на четырехмоторном отечественном самолете «Илья Муромец». Нестеров мог радоваться: многие его идеи, не принятые военным ведомством, в «Муромце» были воплощены — русский богатырь мог поднимать груз до 1300 килограммов (мировой рекорд!) или брать на борт 16 пассажиров, а на случай войны мог быть вооружен пушкой и пулеметами. Такого самолета не знала ни одна страна мира.

Им гордилась вся Россия и недоумевала: почему же на вооружение русской армии по-прежнему шли самолеты иностранных конструкций и они же строились на русских заводах? Перелет «Ильи Муромца» мог бы изменить положение.

Но 15 июня первые полосы газет с тревогой сообщили о выстреле в сербском городе Сараево в наследника австро-венгерского престола Фердинанда. Это означало мировую войну…

Петр Николаевич, наблюдавший за строительством своего самолета и «моранов» для армии на московском заводе «Дукс», срочно отбыл в Киев и там получил приказ уже 17 июня быть в действующей армии под Львовом.

Прощайте, мечты об отставке, о тихой жизни конструктора, о мирных самолетах. Жизнь заставляла воевать…

16 июня — последний день в Киеве, последний день в семье, последние слова плачущей Дине: «Не горюй, не беспокойся… Ты знаешь ведь, что сил и энергии у меня много».

Как странно! Сколько раз эта маленькая женщина провожала его в опасные полеты — всегда выдержанная, улыбчивая, уверенная в его успехе. А тут слезы льются и льются по родному лицу, и он не знает, как ее утешить.

— Возьми два абонемента в оперный театр. Война, я думаю, скоро кончится, — говорит он.

— Не утешай… Не надо, — справляется наконец со слезами Дина. — Иди, Петрусь, и возвращайся с победой.

Первые разведывательные полеты вызывают в нем боль, гнев, недоумение, скорбь. Он пишет Дине: «Встречаются картины страшного разрушения, и приходят вполне определенные мысли о зверстве и бессмысленности войны».

Его отряд базируется близ старинного Жолкева, известного в истории тем, что издавна облюбовал его орден монахов-доминиканцев, управлявших беспощадной инквизицией. Их угрюмый собор — хороший ориентир для летчиков. А вот аэродром близ города неудобен, летчики ворчат: аппараты и так несовершенны, то и дело ломаются, а на таком аэродроме чего от них ждать?

— Приличных посадочных площадок в этом районе нет, но это не страшно, — уговаривает ворчунов Нестеров. — Нам придется только вспомнить школьный расчет посадки на точность.

Он, двадцатисемилетний человек, легко входит в роль отца-командира, хотя среди подчиненных есть и ровесники, и постарше, и солдаты-новобранцы, они в основном с Украины, — зеленые юнцы. На их плечах все аэродромное хозяйство: палаточные ангары для самолетов, сами самолеты и охрана их. Нешуточные обязанности. А кое-кто из пилотов явно продолжает держать дистанцию с низшими чинами.