Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - [37]

Гипотеза Платонова была без доказательств принята советской исторической литературой в качестве полновесной теории. Бодрое и единодушное это усвоение произошло по вненаучным причинам. Понимание опричнины как механизма смены старого боярства новым дворянством в качестве опоры власти позволяло представить террористический режим опричнины достигающим исторически «прогрессивных» целей, ибо в такой смене и заключался, с точки зрения марксистов, прогресс. С. В. Бахрушин, например, писал в 1947 г., что «опричнина, несмотря на ряд темных сторон, достигла больших и положительных результатов в деле государственной централизации. Опричнина была, несомненно, прогрессивным явлением, поскольку она помогла ликвидировать остатки феодальной раздробленности и расчистила путь к созданию в будущем абсолютистского государства, которое в данных исторических условиях было необходимо для развития экономической и политической мощи русского народа». А куда же было деваться Сергею Бахрушину (бывшему члену кадетской партии, о чем ему напоминали на экзаменах советские студенты), если сам «корифей всех наук» Иосиф Сталин даже однажды побранил Сергея Эйзенштейна за то, что в его «Иване Грозном» «прогрессивное войско опричников изображено как банда разбойников и мародеров», добавив, что единственная ошибка Ивана Грозного состояла в том, что он «не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами».

Как только сталинский режим рухнул, зашаталась и «прогрессивная» схема — были опубликованы работы С. Б. Веселовского, показавшего, что в годы опричных гонений боярство пострадало не больше других сословий. Позднее В. Б. Кобрин окончательно развеял легенду о мнимой «демократичности» опричнины, показав, что опричное воинство формировалось из тех же социальных слоев, из которых и ранее составлялся государев двор.

Р. Г. Скрынников, проанализировав состав опричных жертв, пришел к выводу, что более всего пострадали старомосковское боярство, приказная бюрократия и руководство церкви, а «с политической точки зрения террор против указанных группировок был полной бессмыслицей». Дело заходило в тупик. Сталинская ясность оставалась только на страницах школьных учебников.

Между тем никакой загадки в опричнине нет. Загадочным это явление становится только, если подходить к нему с предвзятым убеждением в наличии у Грозного социальной программы, а таковой у царя, как мы убедились, не было. Достаточно вглядеться в способ формирования опричного войска и направление основных его ударов, и смысл чудовищного нововведения будет совершенно ясен.

Прежде всего следует отрешиться от распространенного заблуждения, что, вводя опричнину, Грозный разделил страну. Ничего подобного, разумеется, не было, царь продолжал управлять всем государством, но его маневр обеспечил раскол в рядах Боярской думы, чинов «государева двора», приказной бюрократии и даже духовенства (в опричнину входили и некоторые монастыри). Царь получил возможность сформировать собственное частное войско, набор в которое происходил не по общепринятому сословному принципу, а по принципу личной преданности. Опричники, которых набралось до шести тысяч, давали присягу служить царю верой и правдой, «доносить на изменников, не дружиться с земскими… не водить с ними хлеба-соли, не знать ни отца, ни матери, знать единственно государя». Бесчинства, грабежи и издевательства над земскими ставились опричникам в заслугу; чем более ненавидели земские опричников, которых звали «кромешниками», тем большее доверие испытывал к ним Грозный, которому нужна была сила способная на все и по-собачьи преданная ему лично. Не случайно знаком опричного «достоинства» была назначена притороченная к седлу собачья голова. Доказательства личной преданности требовались иногда самые чудовищные (передавали, что некто из опричных должен был зарезать родного отца). Но и этих скреп казалось Грозному недостаточно. Дополнительной гарантией верности государю должен был стать монашеский обет. Ближайшие три сотни опричников составили псевдомонашеское братство, где царь был игуменом.

Религиозная подоплека опричнины, как показывают последние исследования А. Л. Юрганова, заключалась в последовательном, хотя и рискованном с канонической точки зрения, доведении Иваном Грозным до логического конца идеи о царе как наместнике Божьем на земле. Еще Иосиф Волоцкий писал, что «царь убо естеством (т. е. телом) подобен есть всем человеком, а властию же подобен есть вышням (т. е. Всевышнему) Богу». А значит, по разумению Ивана, царь, «яко Бог», имеет право на ярость наказания, может начинать Страшный суд «здесь и сейчас», казня грешников и милуя праведников. Так что в восприятии самого Грозного опричнина, скорее всего, была явлением и политическим, и религиозным. Разумеется, с точки зрения строго церковной — это чудовищное искажение самого существа Нового Завета. Именно об этом бесстрашно напоминал царю митрополит Филипп.

Первые опричные казни ставят исследователей в тупик, в списках жертв невозможно проследить какой-либо закономерности. Кроме того, невозможно себе вообразить, что все сложное заведение опричнины предпринималось ради казни в феврале 1565 г. пятерых бояр и ссылки в Казань десятка ростовских и ярославских княжат. По всей видимости, в течение года Грозный лишь острил опричный топор, и только когда орудие было вполне готово, употребил его по назначению. Основные «потоки», которые ясно просматриваются в кажущемся хаосе опричных казней, показывают совершенно недвусмысленно, для чего этот топор создавался.