Вятские парни - [7]
В квартире было тихо. Только глухо стучал маятник стенных часов да билась о стекла синяя муха. Тихон Меркурьевич открыл в палисадник окно. Постоял, кусая губы. Достал из буфета граненый графинчик, посмотрел прищуренным оком через посудину на свет, понюхал горлышко и горестно вздохнул:
— Торичеллиева пустота.
Санькины пионы
В день рождения Кати на кухне спозаранок застучала сечка, забренчала посуда, заскрипел стол от раскатываемого теста. В печке стреляли поленья.
Умела стряпать Марина Сергеевна, была великой мастерицей в этом деле. Дочь усердно помогала матери делая замысловатые завитушки хвороста.
На черные маслянистые противни аккуратными рядами ложились пирожки морковные, капустные, с изюмом. Уже жарились на сковороде беляши. Дразнящий запах их разбудил Кольку. Соскочив с постели, он на цыпочках подкрался к кухне. Сквозь щель неплотно прикрытой двери просунул ладонь и тоненьким голоском затянул:
— Подайте, Христа ради, сирому милостыньку по случаю рождения единокровной…
По руке ударили и басом отрезали:
— Проваливай, бог даст.
Колька дернул дверь.
— Катька, поздравляю! Ну, дай хоть щечку поцелую!
— Сначала умойся, сирый Николай Мирликийский. Не мешай нам.
Колька выпил из ковша воды и ушел к себе.
Сегодня пораньше встал и Тихон Меркурьевич. Умылся, расцеловал дочь, попросил накалить утюжок.
Брился он тщательно, сам погладил белую репсовую рубашку, брюки, чесучовый пиджак. Вместо галстука повязал «фантазию» — кремовый шелковый шнурок с кисточками на концах.
— Ты куда это собрался в такую рань? — спросила Марина Сергеевна.
— Тш… Я мигом. Катеринке подарок купить.
— Разве у тебя есть деньги?
— Ну, это уж мое дело.
— Смотри, Тихон! Пьяный не показывайся. Не порти дочери праздника, да и себя перед молодежью не срами.
— Ладно, ладно, мамочка. Мысли у меня самые ангельские. Торжества не омрачу.
Тихон Меркурьевич направился на Кикиморку — к Саньке. «Призайму у парня малую толику, — думал он. — Дочке шестнадцать исполнилось. Невеста. Без подарка отцу — никак».
Был восьмой час утра. Тихон Меркурьевич не спеша поднимался по Кикиморской в гору.
Бачельников проживал в подвальном этаже приземистого деревянного дома, снимая узкую комнатенку у пирожницы Минеевны. Она и открыла дверь раннему гостю.
Тихон Меркурьевич любезно поздоровался и спросил о жильце.
— Тихо у него. Спит еще.
— Пойду разбужу. Служебное дельце, бабушка. Уж извините, что обеспокоил, — солгал Тихон Меркурьевич, ощупью пробираясь в конец темного коридора.
В нос ударило угарным запахом пищи и жареного лука. Тихон Меркурьевич заметил на кухонном столе под холщовой скатеркой два подовых пирога. Минеевна уже отстряпалась и собиралась на рынок — в обжорку.
Тихон Меркурьевич легонько постучал в дверь, потянул скрипучую половинку.
Его сослуживец лежал навзничь поперек кровати, раскинув руки. Серое одеяло сползло на пол. Одежда разбросана.
Посреди стола стояла наполовину опорожненная бутылка Шустовского коньяку, подле — рюмка и бумажный мешочек с колбасными обрезками. На тарелке еще дымилась краюха пирога, положенная хозяйкой.
У Тихона Меркурьевича зашлось сердце. Он прижал ладошку к груди:
— Боже милостивый! Янтарный, Шустовский? Воспетый в виршах на первых страницах газет?
Переведя дух, Тихон Меркурьевич склонился над Бачельниковым.
— Воскресни, Саша! Восстань с ложа твоего!
Санька открыл глаз, потом другой. Узнав нежданного гостя, вскочил с кровати, осклабился:
— Вы, Тихон Меркурьевич? Извините… Минуточку.
— Не суетись. Я, брат, по делу к тебе. Имею честь пригласить на день рождения дочери. Изволь явиться, к шести часам сегодня. В мундире и при регалиях, хе-хе.
Санька опешил:
— Вы не шутите? А что Марина Сергеевна?
— Да брось ты, стряпней угостит Марина Сергеевна. Не опаздывай.
Санька быстро натянул брюки, выскочил с полотенцем из комнаты.
Пока он умывался, Тихон Меркурьевич осмотрел холостяцкое обиталище.
Колченогий стол у окна. Стул, табуретка, железная продавленная кровать, накрытый пестрым лоскутным ковриком сундук. Над ним — одежда. Стенку украшала единственная репродукция с картины Саврасова «Грачи прилетели».
Под потолком в углу — дощечка с мутным ликом святого, повешенная хозяйкой.
— Одиноко, Саша, уныло в твоей берлоге, — сказал Тихон Меркурьевич возвратившемуся Саньке. — Жениться тебе надо. Годы-то бегут.
— Успею, Тихон Меркурьевич. Мне еще за тридцать не перешло, и мое от меня не уйдет.
Санька принес от Минеевны два чистых стаканчика, разрезал пополам пирог и подвинул тарелку гостю:
— Пожалуйста, Тихон Меркурьевич.
Ганцырев приподнял стаканчик с янтарной жидкостью и продекламировал:
Они чокнулись и выпили.
— Дослужиться бы мне до прибавки, — жуя пирог, проговорил Санька. — Переменил бы квартиру и женился бы на интеллигентной барышне… вроде вашей Кати.
— Ишь ты… губа у тебя не дура, — заметил Тихон Меркурьевич. — Она, брат, Катька, у меня умница, в меня. Вот только характером не удалась. В Марину Сергеевну вся.
Санька хотел налить по второй, но гость накрыл свой стаканчик ладонью.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.