Откуда ни возьмись на экране возникла, очевидно, рекламная перебивка: удалой цыган наяривал семиструнную. Что все это значит!? Галлюцинации продолжаются. Вот он, долгожданный, сказочный делириум тременс, подкрался незаметно…
— Все-таки поженились? — раздался тут странно родной и знакомый голос откуда-то сзади и сбоку. — Ну, слава тебе, Господи! А то размазывают кашу, сколько можно! Странный, вообще-то, сценарий, — продолжала Коша (родной и знакомый голос принадлежал, разумеется, ей). — Я понимаю, конечно, особое режиссерское видение, но тут совсем уж… Посуди, началось с того, что чудак провалился в ассенизационный люк и сходит с ума, мечется в поисках выхода по системе канализации, а кончилось тем, что какие-то второстепенные персонажи играют свадьбу, а его даже не пригласили. По логике, именно он должен был жениться на Гуленьке, ты так не считаешь? Это, по крайней мере, было бы справедливо.
Голоса Вячик подать не решился. Понял только, что вроде бы соскочил!
Произошло это, кстати, легко и естественно, а бесконечная мыльная опера благополучно продолжалась во времени и пространстве, замыкаясь в кольцевую конструкцию, но уже без его участия. Конечно, в его отсутствие у Гульнары уже не было особенного выбора, вот она и пошла по пути наименьшего сопротивления, охмурила, стало быть, Сарафанова, снова запутала его в ласковые сети. И это к лучшему. Теперь, по крайней мере, она не могла иметь к Вячику никаких претензий. Впрочем, Вячик теперь уже мог смотреть на все это более или менее отстраненно.
Коша внесла в гостиную дымящееся блюдо сладких японских оладушков (в последнее время любимое лакомство Вячика) и кувшинчик подогретого сакэ. Сама того не подозревая, она во все время его отсутствия, пока он где-то там (якобы) путешествовал, верно и неизменно его ждала и любила. Вот и теперь подошла и поцеловала в макушку. Она была такая родная и теплая, завернутая в красное кимоно. Уткнувшись в вышитого у нее на груди золотого дракона, Вячик от полноты внезапно накатившего чувства искренне разрыдался. Коша сначала растерялась, а потом, по-видимому из солидарности, тоже расплакалась вместе с ним. Так и прорыдали, обнявшись, что-то около часа, время от времени прерываясь, чтобы поцеловаться. А потом, уже лежа в постели, ели оладушки и пили сакэ.
— Ты помнишь, мы назавтра приглашены на смотрины к Пицункеру, — сказала Коша через некоторое время. — Так давай оставим машину дома и в кои-то веки поедем в гости на такси.
