Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - [103]
– В смысле? – спрашиваю я.
– У меня просто плохое предчувствие. Тревожное. Я ей не доверяю. Как будто Гейб у нее на карандаше, и он не сдаст экзамен. В общем, я смотрю, как они трогаются. Гейб выезжает на дорогу, все в порядке. Так что я понемногу расслабляюсь, и тут звонит Марго. Она говорит, что звонит моя мама, и спрашивает, можно ли ей взять трубку. Во сне моя мама все еще жива, и я не понимаю, почему Марго вообще задает такой вопрос, почему она может просто ответить на чертов звонок. Что за хрень – взять ли ей трубку? А она говорит: «Помнишь, мы договаривались – не брать трубку, пока никто не умирает?» И я вдруг думаю, что если Марго возьмет трубку, то, значит, моя мама умирает. Она умрет. Но если Марго не возьмет трубку, никто не умирает. Моя мама не умирает.
Так что я говорю: «Да, ты права. Что угодно делай, только не бери трубку. Пусть звонит».
Мы прощаемся, и я жду Гейба около участка. Смотрю на часы и не понимаю, где они. Они должны были вернуться через двадцать минут. Проходит тридцать минут. Сорок. Потом возвращается экзаменатор, но Гейба с ней нет. Она подходит ко мне, и я знаю.
«Мне очень жаль, – говорит она. – Случилась авария. Человек с мобильным телефоном». И тут я вижу, что экзаменатор – моя мама. Она говорит мне, что Гейб умер. И поэтому она звонила Марго снова и снова, потому что кто-то умирал – это был Гейб. Какой-то идиот с мобильным телефоном убил его, когда он сдавал экзамен по вождению!
И я говорю: «Кто это? Вы позвонили в полицию? Я его убью!» А мама просто смотрит на меня. И я понимаю, что тот человек – это я. Я убил Гейба.
Джон останавливается передохнуть и продолжает рассказ.
После смерти Гейба, говорит он, они с Марго ожесточенно винили друг друга. В отделении скорой помощи Марго набросилась на Джона: «Дар? Ты сказал, что телефон – это дар? Гейб был даром, ты, гребаный ублюдок!» Позже, когда отчет токсикологов показал, что водитель был пьян, Марго извинилась перед Джоном, но он знал, что в глубине души она все еще винит его. Он знал, потому что в глубине души Джон винил ее. Какая-то его часть чувствовала, что она несет ответственность, что если бы она не была так упряма и посмотрела, кто звонит, то рука Джона осталась бы на руле и отреагировала бы быстрее, уворачиваясь от пьяного водителя.
Ужасно то, говорит он, что никто никогда не узнает, кто на самом деле ответственен. Водитель мог врезаться в них в любом случае – или они могли бы избежать столкновения, если бы не отвлеклись на ссору.
Именно незнание мучает Джона.
Я думаю о том, как именно незнание мучает всех нас. Незнание, почему ушел твой бойфренд. Незнание, что не так с твоим телом. Незнание, мог ли ты спасти своего сына. В определенный момент мы все должны примириться с незнанием и невозможностью познания.
– И в этот момент, – говорит Джон, возвращаясь к разговору о сне, – я проснулся с криком. И знаете, что я кричал? Я вопил: «Папа-а-а-а-а-а!» – последнее слово Гейба. А Марго услышала это и испугалась. Она убежала в ванную и заплакала.
– А вы? – говорю я.
– Что?
– Плакали?
Джон качает головой.
– Почему нет?
Джон вздыхает, как будто ответ очевиден.
– Потому что у Марго в ванной была настоящая истерика. Что мне оставалось делать, тоже расклеиться?
– Я не знаю. Если бы мне приснилось что-то подобное и я бы проснулась, крича, я была бы серьезно потрясена этим. Я могла бы чувствовать все виды эмоций: ярость, вину, печаль, отчаяние. И мне бы понадобилось выпустить их, немного приоткрыть клапан. Я не знаю, что бы я сделала. Может быть, то же, что и вы, что на самом деле разумная реакция на непереносимую ситуацию – онемела бы, попыталась игнорировать свои чувства, держать их при себе. Но я думаю, что в какой-то момент я бы взорвалась.
Джон качает головой.
– Позвольте вам кое-что сказать, – говорит он, глядя мне в глаза. В его голосе слышится напряженность. – Я отец. У меня две дочери. Я не подведу их. Я не буду тряпкой и не разрушу их детство. Я не позволю им остаться с двумя родителями, которых преследует призрак сына. Они заслуживают лучшего. То, что случилось, – не их вина. Наша. И это наша ответственность – быть в здравом рассудке ради них, собраться ради них.
Я обдумываю его мысль – собраться ради детей. Ему кажется, что он подвел Гейба, и он не хочет подвести остальных. Ему кажется, что подавленная внутри боль защитит их. И я решаю рассказать ему о брате моего отца, Джеке.
До того как ему исполнилось шесть лет – возраст, в котором Джон потерял мать, и возраст, в котором умер Гейб, – мой отец считал, что он и его сестра – единственные дети у своих родителей. Но однажды он рылся на чердаке и нашел коробку с фотографиями маленького мальчика, от младенческих снимков до кадров, на которых он уже примерно школьного возраста.
Он спросил у родителей, кто это. Мальчик оказался его братом по имени Джек; он умер в пять лет от пневмонии. О нем никогда не говорили раньше. Мой отец родился через несколько лет после его смерти. Его родители полагали, что не говорить о Джеке – значит «собраться ради детей». Но их шестилетний ребенок оказался потрясен и растерян. Он
