Ввод - [13]

— Чего ты, Асю? Я их люблю. Так люблю, що задушила б в объятиях.

— Так, за что ж ты их так?

— За то, шо воны везде лезут. Жизни от них нет. Родня родню тянет.

— А ты не думала, что это у них иммунитет, чтобы выжить. Царь им не давал жить нормально, разрешал селиться только на окраинах России, землю не разрешал иметь. Вот они и сплачиваются, чтобы выжить.

— Я с тобой согласна, но царя уже давно нет, а они всё лезут, друг друга тащат.

— Так и твоя родня пусть тебя тащит.

— Та куды вона меня потащит, в колхоз, чи шо? Там же зверху наших никого нет. Ася, цю революцию хто зробыв? Напив, жид Ленин, та жиды Троцкий, Зиновьев, Каменев, Яша Свердлов. Вси жиды, только с русскими фамилиями. Для прикрытия псевдонимы себе придумали. А на дило, так все Блёцманы, да Шуцманы. Воны революцию зробылы и позаймалы вси посты и стали тянуть наверх своих. Тепер все их родственники там крутятся.

— Брось, Галя, чепуху молоть, как ты можешь? Сколько евреев Гитлер уничтожил в лагерях.

— Да, Асю, евреев невинных, собака уничтожил, только вот жиды остались. Можно подумать, русских и украинцев он меньше уничтожил.

— Ты так и пышешь национализмом! — воскликнула Ася, — откуда он у тебя?

Она не понимала, что националистами не рождаются, а становятся. Попади эта девочка на воспитание в качестве приёмной дочери в еврейскую, эстонскую или латышскую семью, тогда бы она ненавидела русских, украинцев и белорусов. Это заложено природой в борьбе за место под солнцем. И нападкам больше всего подвергаются те особи, которых численность меньше, их можно без труда согнать с накормленного места. На этой почве зарождается бытовой национализм. Люди не хотят признать свою вину во всех своих неудачах. Они с завистью смотрят на приспособившихся людей к этой нелёгкой жизни, более удачливых и более умных. Среди еврейства, скитавшегося многие годы по странам, выжили только те, кто наиболее был удачлив и сплочённей. Они больше всего уделяли воспитанию и учебе своих детей, музыке, литературе, искусству, медицине, техническим наукам. Не мудрено, что все ключевые посты занимались ими. Поэтому на бытовом уровне они воспринимаются как изгои. А выход тут один — учите своих детей, не жалейте на это средств, соревнуйтесь, будьте конкурентами за престижное рабочее место. Надо усвоить, что место не занимается по национальному признаку, а по профессиональному мастерству.

— Ты меня не поняла, — сказала Галя, — зря меня националисткой назвала, ты не права. Я уважаю евреев, таких, как Маша Рутицкая, как Саша Бортник, они с нами в жару и дождь работают. Я люблю Кобзона, Райкина, Жванецкого, Фрадкина — это евреи с большой буквы. У них много умниц. Я против жидов, как твой Боря Ефимович, которые лезут по головам, у них один девиз: «хапай, цапай, не будь быдлом».

— Тогда и не надо виновных искать в национальности. Национальность тут ни причем, все дело в человеке. Если человек любит свою семью и с уважением относится к своим близким, то он и к другим семьям относится с уважением. А если он к своей семье относится абы, как, начхать на них, то ему на чужих тем более наплевать.

До разговора с Галей она где-то там, в душе, сожалела, что дала Борису пощёчину. Ведь это был шаг к разрыву их отношений. Это наносило удар по её личному благополучию. Не выйдя замуж за Бориса, она лишалась ленинградской клиники, перспективы роста, а может быть и будущей диссертации. Замаячила провинция и врач какой-то участковой больницы. Ей не нравился Галин бытовой национализм. Но сейчас, после разговора с Галей, она чувствовала себя частичкой того гигантского спрута, окутавшего щупальцами коррупции, мздоимства и протекционизма всю страну.

Под стук колёс, она вновь вспоминала этот разговор, и только сейчас окончательно решила. Нет, не может она разменять любовь на какие-то материальные блага. Выйти за Бориса — значит заточить себя добровольно в темницу, где любовь будет заменена банальным супружеским долгом.

Открылась дверь, и в купе к девушкам зашёл Борис.

— Ася, я заказал чай, сейчас проводница принесет, приготовь бутерброды, будем кушать.

Ася посмотрела на него и ничего не ответила. Она ещё плотнее прижалась в угол купе.

— Я же с тобой разговариваю, не с этой стенкой, — возмутился Борис.

— Спасибо, я не хочу чаю.

Борис вышел. Ася сидела, прижавшись в угол, на её щеках появились слёзы. Она вспомнила, как через два дня после той пощечины он пришел в медпункт и делал вид, что ничего не произошло. На душе скребли кошки. Припомнилась очередная поездка на дачу к его родителям. Как она, изрядно потрудившись на чужом огороде, уставшая, а он, отлежавшись, целый день в тени, вечером домогался её. Как она отдалась ему без всякого на то чувства, а он, пыхтя, фактически изнасиловал её. Вспомнила, как его мать вначале была против его выбора. Но после неоднократных выездов на дачу, увидев её трудолюбие и умение готовить, заявила: «Боря будет ухожен». Тогда ей это было обидно. Она поняла, что мать видит в ней не избранника сыном любимого человека, а как хорошую служанку её Борису. И вот сейчас эта горечь всплыла и будоражила душу еще сильнее.