Вверх по реке - [44]

Выйдя из штаба, я понял, что не представляю, куда мне идти. Я не знаю, где поселили рагнийцев, и даже дорогу до пристани, где можно расспросить солдат, не найду. Но не успел я шагнуть за порог, как меня перехватил солдат, велевший следовать за ним. Оцелотти и в этом проявил удивительную последовательность.

Он вообще был полной противоположностью безумцу Конраду: уравновешенный и заботящийся обо всём. К примеру, о том, чтобы я не шлялся по городу, и не увидел чего-то, что мне видеть не положено.

Солдат проводил меня до двухэтажного здания, где поселили рагнийцев. Что здесь располагалось прежде, не знаю, но теперь оно представляло собой нечто вроде офицерского общежития. Небольшие комнаты и общая столовая — она же место сбора и общения всех проживающих. Правда, когда я туда вошёл, там сидели одни рагнийцы, с удовольствием уписывая местную стряпню. После нескольких дней на супе из концентратов, она и правда показалась мне пищей богов.

Оцелотти пришёл почти через час. То ли Конрад его не сразу вызвал к себе, то ли дела у капитана какие-то были. Он был мрачен, даже показной весёлости в нём не осталось ни на грош. Оцелотти уселся напротив меня, взял из общей миски кусок твёрдой лепёшки, макнул в острый соус и сжевал, явно не чувствуя вкуса. Это странное блюдо на закуску Чунчо вытребовал у местных поваров — оказалось на удивление аппетитно. Правда, Оцелотти его не оценил.

— Полковник велел мне переговорить с вашим секундантом относительно кондиций дуэли, — наконец, выдавил из себя капитан.

— Ты ведь понимаешь, что это безумие, — в обычной своей непосредственной манере перешёл с ним без предупреждения «на ты» Кукарача. — Полковник слетел с катушек, и даже ты не можешь этого отрицать.

— Он был мне вместо отца, — негромко, как будто говорил с самим собой, произнёс Оцелотти. — У меня не было жизни, кроме армии, и я всегда ориентировался на него. Подал рапорт о переводе в небесные абордажники и был на седьмом небе, когда он пришёл с резолюцией «зачислить в полк».

— Война, капитан, ранит по-разному, — сказал я в ответ, хотя, вроде бы, и невпопад. — Кто-то остаётся без рук или ног, другие теряют разум.

— Я не понимаю, как это могло случиться, — покачал головой Оцелотти. — Он всегда был лучшим, всегда шёл первым, всегда был примером для полка. Мог запросто прийти на утреннюю гимнастику и пройти её со всеми, да так что парни вдвое моложе завидовали. А что теперь… Полковник почти четверть часа рассуждал об офицерской чести и что все вопросы надо решать поединком на саблях. Только после сообщил о вашей дуэли и потребовал найти сабли. Он уже решил, что вы будете драться ими, а не стреляться. Я напомнил, что выбор оружия за вами, раз уж он вас вызвал, и полковник отправил меня к вашему секунданту за кондициями дуэли.

— Я в этом деле не силён, — развёл руками Кукарача, — у нас всё больше стреляются. Заходят двое с двух сторон в пустой трактир, например, и выходит оттуда только один. А все эти кондиции и прочее у нас не в чести. Я и кодекс уже забыть успел.

— Передайте полковнику, что раз он выбрал за меня оружие, то за мной выбор места и времени, — ответил я. — Мы сразимся на радиостанции перед тем, как он передаст всем своё сообщение.

— О чём вы? — неподдельно удивился Оцелотти, и я понял — вот мой шанс! Упустить его будет преступлением.

— О сообщении, которым полковник Конрад хочет перевернуть все колонии, — произнёс я. — А вы разве не в курсе? Он готовит операцию по захвату радиостанции Безымянного легиона, чтобы передать оттуда новость о войне.

— Войне? — глянул на меня Оцелотти, и к нему присоединились Кукарача со своими рагнийцами.

Сейчас был самый тонкий момент, я ступил на очень тонкий лёд. Один неверный шаг — и окажусь на том свете намного раньше, чем сумею хоть что-то сделать с Конрадом.

— Войне в Аурелии, — кивнул я. — Той самой, о которой, ты, Кукарача, догадывался по моим действиям. — В столовой кроме нас никого не было, однако я всё равно стал говорить немного тише. — Аурелия охвачена тотальной войной — в неё уже втянуты Священный Альянс и Континентальная Коалиции, недавно влезло и Альбийское Содружество. Мы перепахали родину траншеями и удобряем её сталью и кровью.

Последние слова, конечно, были не моими — я их где-то прочёл, даже не помню, где именно. Но сейчас они пришлись как нельзя кстати.

Рагнийцы восприняли новость относительно спокойно — для них Аурелия не была родиной, а на помощь великих держав в борьбе с колониальным режимом они давно не надеялись. Оцелотти же спал с лица. Он сидел, уставившись в столешницу, как будто царапины все пересчитать хотел.

— Я должен поговорить с полковником, — поднялся он на ноги после минут пяти молчания, но я удержал его.

— Сядьте, — сказал я. — Вы сейчас на взводе и вам не стоит идти к полковнику. Это может закончится плачевно, и о результате вы будете жалеть.

Оцелотти послушал меня и сел обратно.

— Теперь полковник хочет транслировать всем колониям эту новость, — сказал я. — Отомстить неизвестно кому за то, что его не вернули на фронт.

— А о войне он от вас узнал? — глянул мне в глаза Оцелотти.