Введение в литературоведение - [46]

«Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам – конфет, пряников… Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы – полная женщина с крашеными губами… Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.

Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Что-то глянул на полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтоб его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.

– Хорошо живете, граждане! – сказал он громко и весело.

На него оглянулись.

– У нас, например, такими бумажками не швыряются.

Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка – пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки – нет.

“Наверно, тот, в шляпе”, – догадался Чудик.

Решили положить бумажку на видное место на прилавке.

– Сейчас прибежит кто-нибудь, – сказала продавщица.

Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: “У нас, например, такими бумажками, не швыряются!” Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане… сунулся в карман – нету. Туда-сюда – нету.

– Моя была бумажка-то! – громко сказал Чудик. – Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.

Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: “Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе – одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой – нету”. Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие “Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить”. Нет, не пересилить себя – не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать.

– Да почему же я такой есть-то? – вслух горько рассуждал Чудик. – Что теперь делать?»

Этот и другие эпизоды построены Шукшиным по принципу контраста: Чудик и другие. Они «другие» прежде всего потому, что Чудик обладает иным, чем все остальные, душевным устройством. Жизненный опыт (а Чудику 39 лет!) не сместил представления шукшинского героя в сторону рациональной приспосабливаемости к внешнему миру, к жестким законам общественной жизни, к умению легко выкручиваться. Одна только мысль, что его примут за обманщика, за ловкача, за мелкого жулика, заставляет его отказаться от претензии на собственные деньги.

Мы видим, что литературный характер в рассказе формируется на всех уровнях текста: это и авторское отношение к герою, и его поступки, и психологический рисунок. При этом в авторскую повествовательную ткань вплетены словечки и манера рассуждения самого Чудика. Таким образом расширяется семантический объем самого повествования, оно подчиняется характерологическим особенностям главного героя. Очевидно, что слова и речевые обороты наподобие таких, как «племяшам», «пристроился в очередь», «впереди шляпы…», «этакая зеленая дурочка лежит себе», – из чудиковского лексикона, и автор намеренно включает их в повествовательную структуру, чтобы каждое слово рассказа «работало» на образ главного героя.

В рассказе «Чудик» появляется еще несколько эпизодов, последовательно раскрывающих характер Чудика. И оказывается, что Чудик не просто наивен, но в общем-то глуп, что он не знает элементарных правил (как вести себя в магазине, в самолете, на почте при подаче телеграммы, в гостях у родственников), что он назойлив и надоедлив. Чем больше очевидных ошибок допускает Чудик, тем больше автору хочется, чтобы мы полюбили его героя.

С точки зрения литературоведческого анализа можно сказать, что Шукшин искусно, но настойчиво формирует отношение читателя к Чудику. Здесь крайне велика роль художественных деталей[51]. Отдельные реплики, элементы несобственно прямой речи, мало значимые в общей событийной канве подробности углубляют характер главного героя, делают его располагающе обаятельным, неповторимым человеком, обладающим ярко выраженной индивидуальностью.

Чудик летит в самолете: «Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог определенно сказать: красиво это или нет? …Он только ощутил вдруг глупейшее желание – упасть в них, в облака, как в вату. Еще он подумал: “Почему же я не удивляюсь? Ведь подо мной чуть ли не пять километров”. Мысленно отмерил эти пять километров на земле, поставил их “на попа” – чтоб удивиться, и не удивился».

Это ощущение красоты, восторг перед величием мира, перед близким его сердцу деревенским пейзажем выдает в Чудике человека неординарного, сродненного с миром природы. И в этом мире ему дышится легко, тянет петь, кричать, радоваться теплому дождю. Или когда Чудик разрисовывает детскую коляску: «По верху колясочки Чудик пустил журавликов – стайку уголком, по низу – цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток… Осмотрел коляску со всех сторон – загляденье. Не колясочка, а игрушка». Или когда Чудик идет босиком по мокрой теплой траве и поет любимую песню.