Введение в литературную герменевтику. Теория и практика - [31]

Направление же движения структуралистской и – шире – семиотической мысли определяется стремлением найти все более и более универсальные повествовательные модели, все более универсальные инварианты, по отношению к которым все большее число текстов можно было бы рассмотреть в качестве их вариантов. Если принять за исходную точку работу Проппа, то можно сказать, что вектор этого движения берет свое начало в построении жанровой модели (в данном случае модели волшебной сказки) и далее разворачивается в направлении создания общекультурной модели, в соответствии с которой в пределе можно рассмотреть вообще любой текст – не только вербальный, но действительно любой: любую объединенную смысловой связью последовательность знаков, любой коммуникативный акт (в том числе, например, танец, ритуал, костюм, рекламу и т. д.). Понятно, что при этом структурализм исходит, конечно, из конкретного материала, но последний служит лишь предпосылкой, а не целью исследования.

В ходе собственного развития структурализм наглядно продемонстрировал, что результаты науки о литературе действительно могут обладать теми же свойствами, что и результаты естественнонаучного познания (при этом очевидно, конечно, что подобие научных результатов обеспечивается подобием же научных объектов). Регулярность, повторяемость, предсказуемость – все эти существенные характеристики научных результатов особенно наглядно проявились во множестве разнообразных смыслопорождающих схем, сюжетообразующих моделей, алгебраических формул повествовательных структур и т. п., которыми изобилуют структуралистские работы. В этом смысле чрезвычайно показательным оказывается тот факт, что, в сущности, на определенном этапе своего развития структурная поэтика становится поэтикой порождающей. Не случайно одна из работ представителей отечественного структурализма, Жолковского и Щеглова, так и называется: «Структурная поэтика – порождающая поэтика» (1967). В работе рассматривается сюжетная схема реально существующего литературного текста (сюжетного эпизода) и далее демонстрируется возможность использования этой схемы в качестве сюжетопорождающей: на ее основании моделируются сюжетные эпизоды, так сказать, альтернативные данному, – альтернативные, поскольку при их построении действительно учитываются те закономерности, в соответствии с которыми построен и первоначальный, то есть реальный эпизод. Очевидно, что в данном случае моделирующие возможности метода наглядно демонстрируют наличие, например, такого критерия научной результативности, как предсказуемость. В результате перед нами яркий пример заинтересованности структурализма не столько в реальной литературе, сколько в литературе, так сказать, возможной.

Утверждение структурализмом собственных «объяснительных» стратегий в противоположность «понимающему» литературоведению стало возможным прежде всего в результате переосмысления самой природы научного объекта: структурализм провозгласил стабильность, завершенность и неизменность этого объекта в противовес представлению о его постоянной изменчивости и текучести (представлению, характерному, например, для рецептивной эстетики). Подобное переосмысление природы объекта научного анализа в значительной мере может быть объяснено отношением структурализма к литературному тексту в системе таких выработанных семиотикой оппозиций, как язык – речь, структура – материал, код – сообщение, синхрония – диахрония. В сущности, структурализм рассматривает текст преимущественно в аспекте лишь одной из сторон каждой представленной оппозиции – соответственно: в аспекте языка, структуры, кода, синхронии.

Понятно, что, рассматривая художественный текст как реализацию, или манифестацию, наиболее общих механизмов культурного кодирования, структурализм, по сути дела, игнорирует его (текст) как культурный феномен – своеобразный, неповторимый, уникальный и т. д. Понятно также и то, что подобное игнорирование представляет собой известную опасность – опасность утратить конкретную цель литературоведческого анализа, его конкретную почву. На определенном этапе собственного развития структурализм сам начинает осознавать некоторую ограниченность своих стратегий и методов, ограниченность, ведущую, например, к невозможности объяснить специфику конкретного текста, которая отличает его от остальных и которая в конечном счете определяет его как произведение искусства.

Развитие структурализма, его эволюция во многом определяется именно осознанием собственной уязвимости и стремлением ее преодолеть. К середине 60-х годов структурализм заметно усложняется, причем это усложнение получает самые разные конкретные воплощения, то есть, казалось бы, осуществляется в самых разных направлениях. Сюда можно отнести, например, появление разработанной в трудах К. Ф. Тарановского и его последователей теории подтекста, подразумевающей включение в структуру текста уровня всевозможных реминисценций и аллюзий, который должен быть обязательно учтен при анализе текста как играющий важнейшую роль в процессе смыслообразования. Понятно, что само выявление нового уровня структуры текста «работает» на ее (структуры) усложнение, расширение ее границ и, следовательно, на бóльшую, по сравнению с исходной, смысловую дифференциацию.