Введение в философию - [123]

Презрение к такому взгляду на вещи является первым признаком нового века. Механическому миросозерцанию эпохи просвещения он противопоставляет свои мысли как органическое миросозерцание; с категорией делания по намерениям поканчивают, место ее заступает органическое развитие. Переворот совершается прежде всего в области эстетики; искусство и поэзия возникают не путем заготовления по плану; речь идет об истинных и оригинальных искусстве и поэзии, так как те стихи, которые изготовляют professores poeseos и их ученики на дни рождения высокопоставленных особ и при других случаях, можно, конечно, всегда производить с помощью поэтики Готтшеда или какого-нибудь другого «разумного» руководства, истинное же поэтическое произведение вырастает изнутри, развиваясь, подобно органическому образованию, с внутренней необходимостью. Так бывает со всяким произведением народной поэзии, так бывает с величайшим поэтическим произведением народной души, его религией. Гердер первый поучает новому пониманию духовно-исторических вещей, а в Гете является воплощенный образ поэта по благодати Бога или природы. Завершение свое это новое созерцание всех вещей находит в новом понятии Бога, в понятии Спинозы: Бог – Bee-Единое, являющее себя в природе и истории. Как организм или поэтическая идея, так и сущность Бога развиваются с внутренней эстетико-теологической необходимостью в полноте форм действительного. Роль философии состоит в том, что она в диалектическом саморазвитии понятия излагает этот процесс саморазвития абсолютного.

Фихте первый вывел новые мысли на уничтожающую борьбу против старых понятий. Если Кант обходился с понятиями деизма о Боге и бессмертии еще осторожно и снова допустил их в свою систему без настоящего внутреннего преобразования, а только с переменой знака: не теоретически верные понятия, а практически необходимые идеи, – то Фихте ставит себе задачей уничтожение самых понятий, как негодных и даже как недостойных. Он находит, что они ведут свое начало из эвдемонизма, и этим подписывает им обвинительный приговор: по представлению естественной теологии Бог есть отдельное существо рядом с другими, собственное назначение которого состоит в том, чтобы заботиться о блаженстве чувственного человека в этой или хотя бы в загробной жизни. Против этого возмущается суровый, чтобы не сказать фанатический морализм Фихте, – такой Бог не Бог, а идол. В одном только моральном мире есть Бог; во внутреннем голосе обязанности проявляется нечто сверхчувственное – вот Бог. Но делать это сверхчувственное опять особой субстанцией, то есть, по уразумению критической философии, существующим и действующим в пространстве и времени существом, долженствующим создать блаженство, это совершенно невозможно и противоречиво. В апелляции к публике, в которой он защищается против взведенного на него обвинения в атеизме, противоположность новой философии по отношению к старой ортодоксии обостряется им в сильное обвинение: эвдемонистический догматизм, создавший в естественном богословии свою систему мира, те философы, «которые бесконечное обнимают в конечном понятии и удивляются премудрости Бога, что он все устроил как раз так, как сделали бы это и они сами», или те, которые делают его мировым судьей, наказующим порок и блаженством награждающим добродетель, в каковой функции он приобретает себе заслугу «доставлять помощь неудовлетворительным полицейским учреждениям» – вот кто истинные атеисты. «Бог, который должен служить похоти, есть презренное и дурное существо, ибо он поддерживает и увековечивает человеческую гибель и унижение разума. Такой Бог есть поистине князь сего мира». Этому последнему служат упомянутые выше философы; «они поэтому настоящие атеисты, у них вовсе нет Бога, и они создали себе нечестивого идола. Что я не хочу призывать этого их идола вместо истинного Бога – вот что они называют атеизмом».

Вместе с большим поворотом, который был вызван в жизни Фихте занятым им положением по отношению к господствующим представлениям (отставка от профессуры в Йене и переселение в Берлин), наступил также поворот и в направлении его мышления. Правда, основное воззрение остается то же самое: точкой отправления и опоры всякого миросозерцания, возвышающегося над физическим воззрением, служат опыты нравственной жизни; они приводят к вере в сверхчувственное, которое, конечно, не должно быть мыслимо как отдельное существо или особая субстанция. Но он меняет фронт: до сих пор его наступательный фронт был направлен против государственно-церковной ортодоксии в философии и богословии; теперь же он направляется против отрицательного просвещения. Таким образом, его рассуждения приобретают более положительный характер; что такое Бог и Божеская жизнь на самом деле, это он излагает в речах, обращенных к образованной публике, которая, как ему кажется, обладает не столько избытком догматов веры, сколько недостатком веры.

В год спора об атеизме (1799) появились также и шлейермахеровские речи о религии, обращенные к образованным между ее презирателями. Они не менее решительно отказываются от традиционных представлений философско-церковной ортодоксии. Не в учении и не в делах заключается первоначально религия, а в чувстве; в нем конечное непосредственно ощущает бесконечное и вечное. Всякое истинное чувство, восстающее из целого души и относимое к целому вещей, религиозно; почтение, удивление, радость, любовь, благодарность, смирение, благоговение, возбуждаемые соприкосновением с жизнью природы и людей, делается движением благочестия, поскольку в этих или с этими отдельными вещами «нас касается целое, как откровение Бога, и, следовательно, в нашу душу входит не отдельное и конечное, а именно Бог, в котором одном ведь и особенное есть одно и все; так точно и в нас самих через чувство возбуждается и проявляется не та или другая отдельная функция, а наше целое существо, как мы обращаемся им к миру и в то же время находимся в нем, следовательно – непосредственно Божественное в нас». Напротив, «обыкновенное представление о Боге как об отдельном существе вне мира и позади мира не есть для религии единственное и все, а есть лишь один способ ее выражения, редко вполне чистый и всегда недостаточный. Кто образовал себе такое понятие не чистым способом, именно, чтобы это было такое существо, которым он мог бы пользоваться для уточнения и помощи, тот может веровать в такого Бога, не будучи благочестивым. Точно так же цель и характер религиозной жизни есть не то бессмертие, как его многие желают и веруют в него, – то бессмертие вне времени и позади времени, или скорее лишь после этого времени, но все же во времени, а бессмертие, которое мы можем непосредственно иметь уже в этой временной жизни и которое есть та задача, разрешением которой мы беспрестанно заняты. Посреди конечности сделаться одним с бесконечным и быть вечным в каждое данное мгновение – вот бессмертие религии».