Введение в философию - [108]

Но в построении этих вещей, подумает кто-нибудь, теизм имеет за собой преимущество. Пантеизм должен выводить из своего Всеединого также и дурное и злое, а этим положение Бога по отношении к добру и злу опять делается сомнительным. Теизм настолько отделяет Бога от мира, что он освобождается от недостаточности эмпирической действительности.

Конечно; но такое освобождение покупается лишь одной ценой: ценой дуализма. Если допустить два первоначальных принципа, тогда, конечно, можно ответственность за все дурное взвалить на злой принцип, на материю или на дьявола, другой же принцип сохранить как основание для всего хорошего и благоприятного. Но этой цены, как известно, церковное учение платить не пожелало. Поэтому ее теизм даже и в этом отношении не имеет за собой решительно никакого преимущества перед пантеизмом. Раз Бог из ничего сотворил все вещи, то они являются и остаются его произведением; и всякие попытки свалить с него несовершенства данного мира на что-нибудь другое являются напрасно потраченным трудом; рассудка они не удовлетворяли нигде и никогда. Где бы ни искать первой причины худа и зла, в свободной ли воле человека или падшего ангела, рассудок всегда шагнет далее и спросит о причине этой первой причины; и раз человек или ангел имеет причину своего существования, то он будет искать в ней также и причину их природы и будет находить ее примерно вместе с Я. Беме в темной первооснове, в Боге, или с Лейбницем – в метафизической границе его творческой силы.

Скорее можно будет сказать: для пантеизма сносное построение этих фактов легче. Он может или объявить вместе со Спинозой действительность и совершенство за однозначущие понятия и кажущееся несовпадение их свести на наши случайные понятия о хорошем и дурном, совершенном и несовершенном; или же вместе с эволюционным пантеизмом он может объявить процесс развития действительности за прогрессирующее, совершенствующееся самоосуществление идеи, так что совершенное будет находиться в конце, а не в начале. Каково бы ни было в остальном достоинство этих построений, они не имеют той оскорбительности, которая присуща представлению, будто всемогущая и предвидящая все вещи воля абсолютно произвольно вызвала к существованию этот мир, как абсолютно хороший, но этот же самый мир вследствие абсолютно произвольно происшедшего отпадения одного создания был потом так испорчен, что должен считаться областью господства дьявола. Когда Аючилио Ванини высказал однажды взгляд, повторяемый Дж. Ст. Миллем в его посмертных опытах о религии, а именно: Бог хочет, чтобы все люди сделались блаженными, дьявол же – чтобы они все погибли; но так как все неверующие, все еретики, как таковые, суть погибшие люди, а из членов Церкви еще все те, которые умирают в смертном грехе и в несогласии с Церковью, то в результате получается, что воля дьявола совершается в ужасно преобладающей степени; – когда он высказал это, то его сожгли на костре, – способ аргументации, не убеждающий рассудка и не успокаивающий сердца. Я не могу утверждать, что только что намеченные соображения пантеистической теодицеи дают нам это, но они имеют все же нечто успокаивающее. Впрочем, теистические попытки теодицеи пошли в конце концов по таким же путям: речь о недействительности зла или вера в конечное восстановление всех вещей ведут как раз туда же.

10. Историческое развитие представления о Боге и мире

Вслед за критико-догматическим обсуждением космолого-теологической проблемы я помещаю очерк исторического изложения. Я уже сказал, что развитие человеческого мышления совершается, по-видимому, в направлении к идеалистическому монизму: с одной стороны, к нему приходит научно-философское созерцание, с другой – развитие религиозного миропредставления вливается в монотеизм, который, будучи проведен в логической последовательности, отнимает у Бога всякую конечность и ограниченность, а вместе с тем и определенность конечного, и не оставляет места для самостоятельно стоящего рядом с Богом мира; если монотеизм продумать до конца, то его самая общая формула мира совпадает с пантеизмом: [xovoi; 6 Geoq, Бог един.

Вопрос об истинности формулы мира нельзя, конечно, решить путем исторического рассмотрения. Тем не менее историческое доказательство, – если угодно так назвать это рассмотрение, – не лишено значения, как это и признают философы, представляя обыкновенно свое собственное мировоззрение как конечный пункт предшествовавшего философского развития. Как Гегель или Конт конструируют свою философию как необходимый конец ряда, так поступают и Фейербах и Бюхнер. И они правы; где дело идет о познании отдельных фактов исторического или физического мира, там исследователь будет доверять одному только методическому исследованию и будет требовать, чтобы решение было предоставлено исключительно этому последнему. Где же дело идет о последних вещах, где имеется в виду передать то общее впечатление, которое мир производит на человека, там у отдельного лица является потребность опереться на совокупно-общее мышление, там для него становится важным заручиться consensu gentium, или, если это невозможно, то хоть cosensu historiae, т. е. убедиться, что мысли его и составляют, собственно, ту искомую цель, к которой с внутренней необходимостью приводит предшествующее развитие.