Введение в евангелическую теологию - [37]

Нам остается сформулировать три предварительных афоризма по данной теме.

1. Ни один теолог, будь он молод или стар, доверчив или не очень, испытан или еще не испытан, не должен сомневаться в том, что и он тоже — по тем или иным причинам, тем или иным образом — есть человек сомневающийся, причем сомневающийся этим вторым, противоестественным видом сомнения, и что он ни в коей мере не покончил с этим сомнением. С таким же успехом, — хотя именно это и не было бы успехом, — он мог бы сомневаться в том, что и он есть лишь бедный, в лучшем случае спасенный как бы из огня грешник [20].

2. Нельзя также отрицать, что сомнение в этой его второй форме — безусловно дурной попутчик, берущий начало не в благом творении Божьем, но в «ничто» (im Nichtigen), «у черта на рогах». Сомневающийся может быть оправдан. Но у сомнения, — хотел бы я шепнуть Паулю Тиллиху [21], - нет оправданий. Поэтому нельзя считать свое сомнение признаком какой-то особенной истинности, глубокомыслия, тонкости и благородства. Нельзя кокетничать ни своим неверием, ни своим сомнением. Можно лишь от всего сердца стыдиться их.

3. Но теолог не должен также отчаиваться перед лицом своего сомнения, даже если это радикальнейшее сомнение. Не должен потому, что, хотя сомнение имеет свое пространство — нынешний век, в котором никто не в силах избежать его, в том числе и он, теолог, — но само это пространство ограничено. Теолог может вновь и вновь устремлять взор за его пределы, моля: «Да придет Царство твое!» И хотя он не может устранить сомнение, он может непрестанно противостоять ему, — по крайней мере, как та гугенотка, которая нацарапала на оконном стекле: resistez! Сопротивляйтесь! [22]Выдерживать и переносить!

Вот то, что следовало сказать об угрозе теологии по этому второму пункту.

Лекция 12 Искушение

Одиночество и сомнение — не худшие и не самые страшные угрозы для теологии. Она может быть поставлена под вопрос также и со стороны предмета, которым живет, к которому обращена, которым оправдывается и которому силится соответствовать. Ей может грозить опасность, идущая от самого Бога. Может? Да, она, в самом деле, угрожает ей, теология, в самом деле, поставлена под угрозу. Она оказывается под ударом не только извне (лекция 10) и не только изнутри (лекция 11), но и свыше. Ее работа совершается, — теперь мы должны ввести это нелегкое понятие, — в искушении (Anfechtung) [1], то есть в испытании, уничтожающем всяческое дерево, сено и солому ее дел (1 Кор 3:12–13) праведным Божьим гневом. И становится очевидным, что все сказанное до сих пор об угрозе теологии — детские игрушки в сравнении с тем, что нам надлежит осмыслить теперь под этим третьим именем.

Можно только удивляться тому, насколько распространена такая теология, которой люди весьма ревностно занимаются в попытке избежать одиночества и преодолеть подтачивающее их сомнение, которая явно доставляет множество хлопот и забот также и в другом отношении, но по образу действия которой почти не заметно, что и она подвергается этому испытанию свыше. Кажется, что она удивительно мало страдает от страха перед Божьим ударом (Angriff), находит удивительно мало поводов для того, чтобы стать лицом перед этой высшей и самой грозной опасностью. Но кто не должен был бы удивляться, прежде всего, самому себе? Найдется ли теолог, который стал бы утверждать, что в этом вопросе он свободен от какой бы то ни было беззаботности, который стал бы уверять, — может быть, даже с гордостью, — что он существует, мыслит и говорит в полном сознании Божьего искушения, которому подвержено его дело, что он ведет себя и выглядит так, как будто противостоит этому искушению? Худшее в этой дурной ситуации заключается в том, что каждый теолог с поразительной легкостью не замечает или всякий раз забывает, что его начинание находится под угрозой в этом опаснейшем смысле.

Настигающее теологию искушение есть не что иное, как событие, в котором Бог «ускользает» от этого затеянного людьми и пущенного в ход предприятия, в котором Он закрывает Свое лицо перед делом этих людей, отворачивается от него. В котором Бог, со всеми вытекающими отсюда последствиями, — а разве Он связан здесь какими-либо обязательствами? — отказывает ему в присутствии и действии Своего Святого Духа. Труд теологии, сталкивающейся с подобным противостоянием, — это не обязательно труд только плохой теологии: он может быть также уделом хорошей, с человеческой точки зрения даже наилучшей теологии. В перспективе традиции, из которой она происходит, или в перспективе нового поворота, который в ней совершается, она может быть превосходной, в лучшем смысле консервативной и в то же время, сообразно эпохе, прогрессивной теологией. В такой теологии, может быть, ни в чем нет недостатка: ни в основательности библейской экзегезы, ни в систематической глубине и искусности, ни в актуальной заостренности, ни в практической полезности. В ней могут звучать хорошо подготовленные и живые проповеди, и, по крайней мере, в некотором более или менее тесном (для этого избранном) кругу современных и иных людей им могут внимать с заслуженным уважением. Она может порождать внушительную литературу солидного и вместе с тем смелого содержания, которая изучается, обсуждается и неустанно вытесняется еще более достойной литературой. Юноши ей внимают, и старики ею довольны. Община наставляется ею, и мир не остается к ней равнодушным. Коротко говоря, здесь горит с благодарностью принимаемый светильник Церкви — и, кажется, еще и светит. Это напоминает подпись под портретом одного почтенного базельского профессора, знатока античности (то был в начале XVIII века ученый, красноречивый и всегда довольный Иероним Буркхард): «О Боже, продли дни украшения сего града. Он ревностно доносит до нас Твое Святое Слово».