Введение в евангелическую теологию - [12]

, поскольку она есть congregatio fidelium [2]и coniuratio testium [3], которые, — если они верят и поскольку они верят, — могут и должны говорить. Община говорит не только словами. Она говорит самим фактом своего существования в мире и присущим только ей подходом к мирским проблемам, но, в особенности, она говорит своим молчаливым служением всем обездоленным, слабым, нуждающимся людям в мире. Наконец, она говорит тем, что молится за мир. И все это потому, что Словом Божьим она призвана к этому и, пока верует, не может этим пренебречь. Но помимо этого, — и не в последнюю очередь, — она говорит фразами и взаимосвязанными последовательностями фраз, в которых пытается озвучить свою веру сообразно воспринятому ею Слову. Служение общины заключается, помимо прочего, в ее устном и письменном слове — в тех высказываниях о жизни, которые поручены ей как проповедь, как наставление и как душепопечительская беседа. И здесь начинается особое служение теологии, ее особая роль в общине.

Между верой общины и ее речью встает проблема правильного понимания ею Слова, лежащего в основании ее веры; правильного мышления об этом Слове и правильного способа говорить о Нем. «Правильный» не означает «благочестивый», «назидательный», «вдохновенный» и «вдохновляющий», не означает и «полезный», исходя из понимания и способа мыслить и говорить, принятого в окружающем мире. Всё это качества, которые, конечно, приличествуют общине в ее речи, однако не имеют решающего значения для того, что эта речь должна достичь. Речь идет о вопросе об истине. Отметим: вопрос об истине не задан общине извне, как она в значительной мере дала себе внушить в Новое время во имя и в силу авторитета некоего общего или принятого за таковое мерила истины. Он задается общине изнутри, — вернее, сверху, от Слова Божьего, полагающего основание и самой общине, и ее вере. Поэтому не правомерно ставить вопросы типа: правда ли, что существует Бог? Правда ли, что Он действительно заключил завет с человеком? Правда ли, что Израиль — Его избранный народ? Правда ли, что Иисус Христос в самом деле умер за наши грехи и в самом деле, ради нашего оправдания, воскрес из мертвых; что Он в самом деле — наш Господь? Так спрашивают безумцы в сердце своем [4]- безумцы, коими мы все, по правде говоря, оказываемся снова и снова. Настоящий же вопрос об истине гласит: способна ли община правильно, то есть во всей Его чистоте и с подобающей Ему прямотою, понять произнесенное в конкретном событии и посредством этого события Слово как истину? Способна ли она основательно продумать Слово, высказать Его в ясных понятиях, а значит, ответственно и добросовестно свидетельствовать о Нем в качестве свидетеля второго порядка [5]? Положительный ответ на этот, стоящий перед общиной, вопрос об истине — вопрос, поставленный в такой, единственной действительно насущной для народа Божьего форме, — нигде и никогда не может быть самоочевидным. Даже самая прилежная речь самой живой веры остается человеческим делом. А это значит, что община в своем провозвестии Слова Божьего, в своем истолковании Его библейского свидетельствования, а потому и в своей собственной вере может заблуждаться, впадая наполовину — или более, чем наполовину, — в ложное толкование, в расплывчатое или искаженное мышление, в нелепые или преувеличенные высказывания, и, в итоге, может не столько помогать, сколько мешать делу Божьему в мире. Община должна каждый день молиться о том, чтобы подобного не произошло, но она должна также самым серьезным образом трудиться, чтобы избежать этого, делая все, что в ее силах. Этот труд и есть труд теологии.

Иначе и быть не может: богословский труд сам по себе, по существу необходим и поручен общине как таковой, всему христианству. Истинно ли говорит община — это вопрос, который во всех отношениях стоит и перед общиной в целом, и перед каждым ее членом. Следовательно, вопрос этот затрагивает не только ее речь в узком смысле слова, но и само красноречивое свидетельство общины в окружающем мире, ее позицию по отношению к политическим, социальным и культурным проблемам мира, ее внутренний, «канонический» порядок, ее молчаливое, но не молчащее, диаконическое служение. Он затрагивает каждого христианина в той мере, в какой его жизнь есть осознанное или неосознанное свидетельство. Поскольку каждый христианин, совершая это служение, несет ответственность в отношении вопроса об истине, постольку он призван быть теологом. И насколько серьезнее это касается тех, кому дано особое поручение, чье служение в общине предполагает именно свидетельство речи, в узком смысле этого слова! На печальные размышления наводит, если мы слышим, как кто-нибудь из высокопоставленных церковных деятелей (облеченных епископским или иным высоким саном), пламенных евангелистов, проповедников или чистосердечных борцов за то или иное практическое дело христианства убежденно и с оттенком пренебрежения уверяет, будто теология — не его дело: I am not a theologian, I am an administrator [6]! И не менее печально то, что многие пасторы в приходах, после того как их студенчество перетечет в рутину практического служения, придерживаются того мнения, что они должны оставить теологию позади, как оставляют завершенный труд, как бабочка оставляет свой прежний облик гусеницы. Так не должно быть. Если христианское свидетельство не рождается каждый раз заново в огне вопрошания об истине, оно никогда, никоим образом, ни в чьих устах не будет достоверным и живым, ибо не будет существенным и потому ответственным свидетельством. Теология — не такое дело, которое кто-либо, участвующий в ministerium verbi divini