Вундервафля - [50]

Громыхало отошел еще на несколько шагов, попробовал ковырнуть сапогом почву — не получилось. Было очень странно видеть, как он ходит по траве, не приминая ни травинки.

— Будто улица под ногами, — сказал Громыхало. — Ровно, а не скользко.

— Как асфальт? — спросил Домешек.

— Не знаю. Я асфальт не видел.

— А ну, дайте я, — сказал Бянкин и решительно полез с машины.

Саня весь сжался внутри от непонятного страха. Рядом тяжело задышал Домешек.

Бянкин уже встал одной ногой на гусеницу — и вдруг распластался по борту. Лицо его исказилось. Саня еще ни разу не видел своего заряжающего таким ошарашенным. Как любой опытный вояка, Бянкин был всегда осторожен, но назвать его боязливым не повернулся бы язык. А тут заряжающий явно перетрусил, да еще и напугался собственного испуга.

Домешек схватил Бянкина за руку и втащил его обратно на машину. Заряжающий повалился на спину и так остался лежать, глядя выпученными глазами в плоское небо.

— Что, Осип, придавило? — участливо спросил Домешек.

Бянкин неловко ткнул себя пальцем в грудь, показывая, где «придавило», еще немного полежал и, недовольно ворча, забрался в люк. Похоже, ему было стыдно за свою слабость.

Громыхало прошел чуть вперед, к кустикам, за которыми пряталась самоходка, и осторожно потрогал ближайшую ветку. Потом схватил и дернул. Куст даже не шелохнулся.

— Как железный! — крикнул солдат. — Но не железный.

— Сюда иди! — позвал Саня.

Громыхало послушно вернулся к машине.

— Значит, так, — сказал Саня строго. — Пойдешь в разведку. Да не пугайся ты. Не вперед, назад пойдешь. Видишь те холмы? Попробуй для начала забраться наверх и посмотреть, чего там. Если сможешь, иди так далеко… Как сможешь. Да стой ты, не лезь! Миша, брось ему шинель.

Малешкин поймал себя на том, что опасается: солдат поднимется за шинелью обратно на машину и не сможет вновь с нее спуститься.

— Да не бойтесь, товарищ лейтенант! — сказал Громыхало. — Я сколько раз уже слезал и ходил.

— А чего молчал? — упрекнул его Домешек.

— Думал, вы тоже так умеете.

— Ага, умеем! Только не хотим! — разозлился наводчик и швырнул в солдата шинелью. — Думал он! Видкеля ж ты такой взялся…

— Из Подмышек… — привычно буркнул Громыхало, понимая, что он чего-то сделал не так, но чего именно, не понимая.

— Тьфу на тебя! — только и сказал Домешек, скрываясь в люке.

— Ну так я пошел? — спросил Громыхало.

— Погоди! — донеслось снизу. — Лейтенант, не пускай его. Сейчас я…

— Так давно ты ходишь? — спросил Саня.

— Не очень, — признался Громыхало. — Где-то на той неделе меня с брони скинуло, а вы едете, а я за вами бегом… А до того я и не знал.

Саня почесал в затылке. На той неделе — это, значит, больше семи боев назад. В роте принято бой считать за день, просто для удобства. Тут многое принято считать за привычное, хотя оно только похоже — как саму роту полковник Дей обозвал ротой… Ладно, подумал Саня, что у нас было на той неделе? Да ничего особенного. На войне как на войне. Надо сказать, на той неделе славный гвардейский экипаж Малешкина очень даже неплохо воевал — потому что комбат попросил. Не приказал, не потребовал, а именно по-человечески попросил бросить валять дурака, ради полковника, ради всех наших, и был очень убедителен.

А уж до того Саня похулиганил изрядно.

Появился Домешек с сумкой, примерился было кинуть ее Громыхале, но передумал и положил на самый край брони.

— Гранаты возьми. Только взрыватели привинти сразу.

Наводчик подтолкнул сумку, та сползла по борту, Громыхало ее подхватил.

— Да зачем… — сказал он, вешая сумку на плечо.

— Мало ли, — объяснил Домешек.

— Иди, Громыхало, — сказал Саня. — Только осторожно. Помни: мы очень на тебя надеемся.

— Ты у нас один такой, — добавил наводчик.

Маленький солдат приосанился, заверил, что все сделает как надо, и бодро зашагал в сторону холмов, копаясь на ходу в сумке.

— Не взорвался бы, балбес… — пробормотал Домешек. — Зачем я ему гранаты дал? Проявил заботу, понимаешь… В кого он их кидать будет? В танки?

Он несмело подобрался к борту машины и уселся, свесив ноги вниз.

— Привыкать буду. Иди сюда, лейтенант.

Малешкин осторожно сел рядом. Показалось неуютно, но терпимо.

Внизу была трава, как нарисованная, впереди кусты, ненастоящие, сверху небо, словно картонное, позади — холмы и уходящая в их сторону крошечная фигурка.

Новая карта. А присмотреться — все как раньше, только нет противника.

А вдруг, подумал Саня, немцам тоже надоело?..

* * *

Младший лейтенант Малешкин погиб нелепо и несправедливо — иногда война так делает, чтобы люди не забывали, кто тут хозяйка. В тот день танковый полк Дея с ходу взял Колодню и закрепился в деревне, поджидая отставшую пехоту. Немец вяло постреливал из минометов, поэтому экипажи самоходок уселись обедать в машинах. Война дырочку нашла — осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя и чиркнул Малешкина по горлу.

Саня помнил, как это было: мгновенный ожог, и вдруг отнялись руки-ноги. И он взлетает, недоуменно разглядывая сверху младшего лейтенанта Малешкина, уронившего голову на грудь, и тянущихся к нему перепуганных ребят… «Да вы чего, да я же вот он!» — хотел сказать Саня, но его потащило выше, выше, сквозь броню, и под ним уже была его машина, и освобожденная деревня, и поля, и леса, и вдруг распахнулась вся родная страна от края до края, и он еще успел подумать, какая это красота, и позавидовать летчикам… И уже понятно было, что лететь ему так до самого-самого неба, а вернее, до самых-самых Небес, и начнется там нечто совершенно новое, и сам Саня Малешкин был уже другой, а предстояло ему стать вообще совсем другим, и казалось все это невероятно увлекательным, и по ребятам он не скучал, твердо зная, что их в свой срок ждет такое же удивительное путешествие…