Вундеркинд - [2]

Юный талантливый скрипач Хайми Израэльски снят во время урока в студии учителя на Риверсайд–драйв. Юный маэстро Израэльски, получивший накануне своего пятнадцатиления приглашение участвовать в бетховенском концерте вместе с…

Сегодня утром после того, как она прозанималась с шести до восьми, отец все‑таки заставил ее сесть за стол и позавтракать со всеми вместе. Завтраки она терпеть не могла — ее всегда после них тошнило. Лучше подождать и купить четыре шоколадки за двадцать центов, выданных на школьный обед, и сжевать их на уроках — прикрывая носовым платком, вытаскивать из кармана кусочки и испуганно замирать от шороха серебристой обертки. Сегодня утром, когда отец положил на тарелку яичницу, она вдруг подумала, что как только лопнет пленка, и склизкая желтая струйка потечет по белому, — она заплачет. Так и произошло. То же самое она чувствовала и сейчас. Осторожно положив журнал на стол, она закрыла глаза.

Музыка в студии, казалось, неуклюже–яростно требует чего‑то невозможного. Секунду спустя мысли отвлеклись от Хайми, концерта и фотографии — и вновь закружились вокруг предстоящего урока. Она подвинулась к краю дивана и теперь ясно видела студию и двух музыкантов — они вглядывались в расставленные на рояле ноты и с вожделением извлекали из них все, что только можно.

Из головы не шло выражение лица мистера Бильдербаха — как он смотрел на нее несколько минут назад. Пальцы, только что бессознательно повторявшие фугу, обхватили костлявые коленки. Устала. Больше всего — от кружащихся, ускользающих мыслей: точно такие же часто приходят сразу перед сном, после слишком долгих репетиций. Гулкими тягостными полуснами они уносят ее в свое закрученное воронкой пространство.

Ты вундеркинд — ты вундеркинд — ты вундеркинд. Слова перекатывались, низкие немецкие звуки отдавались в ушах рыком, потом гасли, превращаясь в бормотание. И вместе со словами вращались лица — распухшие, искаженные, они постепенно расплывались, становясь огромными бледными каплями — мистер Бильдербах, миссис Бильдербах, Хайми, мистер Лафковиц. Круг за кругом, все глубже затягиваясь в гортанное вундеркинд. Напряженное лицо мистера Бильдербаха постепенно оказывалось в центре, остальные вращались вокруг.

Музыкальные фразы метались, как сумасшедшие. Ноты, которые она так долго разучивала, сыпались горстями стеклянных шариков с лестницы. Бах, Дебюсси, Прокофьев, Брамс — чудовищно совпадая с дальним пульсом ее усталого тела и с этим гулким кружением.

Иногда, если она занималась не больше трех часов или пропускала школу, ей снилось что‑нибудь менее смутное. Чистая музыка тогда взмывала вверх, и возвращались быстрые четкие воспоминания — ясные, как слащавая картинка «Эра невинности», которую Хайми подарил ей после их концерта.

Ты вундеркинд — ты вундеркинд. Так ее назвал мистер Бильдербах, когда она впервые к нему пришла в двенадцать лет. Ученики постарше подхватили прозвище.

Но сам никогда не произносил при ней этого слова.

— Бенхен. — (У нее было вполне обычное американское имя, но он вспоминал о нем, только если число ошибок, которые она делала, превышало все пределы.) — Бенхен, — говорил он. — Это же ужасно. Носить на себе такую бестолковую голову. Бедняжка Бенхен.

Отец мистера Бильдербаха был голландским скрипачом, мать — из Праги. Сам он родился здесь, но юность провел в Германии. Сколько раз она мечтала о том, чтобы он не рождался вообще или, по крайней мере, никогда не появлялся в Цинциннати. Как будет по–немецки «изюм»? Мистер Бильдербах, как по–голландски «Я вас не понимаю»?

Первый день в студии. Она только что сыграла наизусть всю Вторую Венгерскую рапсодию. На улице сумерки, в комнате — серый свет. Его лицо — он подался к ней над клавишами.

— А теперь начнем все сначала, — сказал он в тот первый день. — Музыка — не просто умение. Когда двенадцатилетняя девочка перебирает пальцами так много клавиш в секунду, это еще ничего не значит.

Он постучал корявой рукой сначала по своей широкой груди, потом по лбу.

— Здесь и здесь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понять. — Он закурил и выпустил легкую струйку дыма над ее головой. — И работа — работа — работа. Начнем с «Фантазии» Баха и маленьких пьес Шумана. — Руки опять задвигались — на этот раз щелкнули выключателем лампы у нее за спиной и указали на ноты. — Я покажу, как это должно звучало. Слушай внимательно.

Она тогда просидела за роялем почти три часа и очень устала. Бас гремел так, словно давным–давно бродил у нее в голове. Когда крепкие пальцы утыкались в нотные фразы, ей хотелось их потрогать, погладить блестящий ободок кольца, волосы на тыльной стороне сильной руки.

Она приходила на уроки по вторникам после школы и по субботам во второй половине дня. Часто субботними вечерами оставалась ужинать, а иногда — и ночевать, и добиралась на следующее утро домой на трамвае. Тихая миссис Бильдербах любила ее по–своему, почти бессловесно. Эта женщина нисколько не походила на своего мужа. Спокойная, полная и медлительная. Когда она не готовила на кухне замысловатые блюда, которые они оба очень любили, то чаще всего, казалось, лежала в кровати на втором этаже дома, листая журналы или просто глядя в пустоту с рассеянной полуулыбкой. В Германии до того, как они поженились, она была певицей. Сейчас миссис Бильдербах романсов уже не пела (говорила, что что‑то со связками). Иногда он вызывал ее из кухни послушать, как играет кто‑нибудь из учеников, и она всякий раз улыбалась и повторяла, что это «карашо», очень «карашо».