Вулканы не молчат - [46]

Мертвая зона

За три дня мы прошли вдоль южной стены главного потока, частично обогнули конус и добрались до второго, четырехпалого потока, излитого наружным кратером — тем, что находился под исчезнувшим озером жидкой лавы. Работа была не трудной и пока не опасной. Выполняя чужие команды «Иди! Стой! Подвинься вправо! Подвинься влево!», я мог бы пожаловаться на однообразие, но меня взбадривали остротами. Особенно густо они посыпались после некоторых событий в новом лагере.

В первый же день, когда мы в десятом часу вечера вернулись со съемки, Нина пожаловалась:

— Ребята, а меня чуть лисы не съели. Ну правда!.. Питкин погнался, а они в разные стороны. Их штук пять было. Питкин, как дурачок, где-то за одной носился, а другие кухню окружили. Я прямо не знала, что делать.

— А чем кончилось?

— Питкин все же вернулся. Они, наверно, подумали, что он опять на них кинется. А Питкин, ой, — Нина засмеялась, смех был тоненький, с перерывами — аха-ха-ха… аха-ха-ха… — он так умаялся. Еле дотащился. Упал — и язык на землю.

Этой же, а потом и следующей ночью лисы не дали нам заснуть. Укрывшись в ольховнике — он был в двадцати метрах от палатки, — стая погорельцев разразилась коллективным лаем. А лаяли они омерзительно. Это больше походило на удушливое тявканье, будто в ольховник сползлось множество больных собак. Питкин пытался их разогнать, но лисы пускали в ход безотказно действовавший на него отвлекающий маневр. Он выбивался из сил, а хрипуны из ольховника продолжали осаду.

Вечером третьего дня лисы не пришли. Перебрав возможные причины, мы остановились на том, что «противник» накапливает резервы для генерального сражения.

Ночь, однако, закончилась благополучно. Да и после, не видя, наверное, проку в этой своеобразной холодной войне, наши недруги больше не подавали своих отвратительных голосов.

По случаю мужикования на кухне я поднялся раньше других и, выйдя на улицу, увидел редкостную картину: под чистым небом, казалось всего в нескольких шагах от меня, стоял батюшка-Алаид — главный конус. Постоянно закрытый облаками, он почти забылся. Перед глазами был только новый конус, и как-то само собой разумелось, что это и есть вулкан Алаид. Сейчас он снова стал тем, кем, собственно, и был: маленьким и шумливым «приемышем» патриарха курильских вулканов.

Склоны главного купола были пестрыми. В темно-коричневые, обожженные пеплом участки вкрапливались пятна яркой зелени. К началу извержения на месте зелени лежали пласты снега. Они и спасли заросли мелких кустов от гибели. Все неприкрытое уничтожило горячим ливнем.

В барранкосах — широких углублениях на куполе — снежники сохранились до конца лета. Серые от пепла, они были очерчены но краям блесткими, словно фольга, полосами. В этих местах пепел вымыло потоками талой воды.

Геннадий, выглянув из палатки, улыбнулся солнечной погоде и радостно приветствовал Алаида:

— Эх, и красив же старик! Вот бы куда сбегать!

— Давай сбегаем.

— Хм… говоришь, сбегаем?.. — Геннадий словно бы соблазнился моим предложением. — А работать?

Вспомнив о деле, он повернулся к палатке.

— Подъем!

К четырехпалому потоку шли напрямую, по целине, на которой не было следов. Здесь ольховник рос гуще. Он стоял массивами вдоль бывших оврагов, попадавшихся через каждые сто пятьдесят — двести метров. Казалось, эти оазисы будут сопровождать нас до самого конуса.

Но вот, пробираясь сквозь корявое сплетение очередных зарослей, я заметил: и без того гнутые-перегнутые деревца оказались будто придавленными невидимой тяжестью. Болтались надломленные ветки, кора многих стволов была ободрана.

— Этим перепало, — сказал Костя. — Но жить можно. Посмотрим, что дальше будет.

Побитый участок оказался последним напоминанием о жизни, которая была в этом районе полтора месяца назад. У следующего оврага, до краев наполненного пеплом, на месте бывших зарослей торчали обгорелые, размочаленные на концах остовы деревьев.

До этого момента все, что я видел в поверженной зоне острова, в моем сознании связывалось лишь с размахом вулканического взрыва. Может быть, так случилось потому, что там, где мы проходили прежде, вулкан укрыл от глаз все, что своим случайным присутствием могло бы вызвать жалость к погубленной жизни. Никаких «улик». Шлак, пепел и бомбы. Только в одном месте возле тропы прорезалось зеленое перышко ириса. Как ему удалось вырваться из чудовищного плена? Что уберегло его от сожжения?

Меня не столько взволновала загадка спасения, сколько обрадовало само присутствие лучика жизни в мертвом пространстве. Он казался и вызовом огненному урагану, и обещанием природы возродиться вопреки тому страшному, что здесь произошло восемнадцатого июня.

Ольховник — не ольха. Он всего лишь подобие того крупного развесистого дерева, которое благоденствует на материке, его карликовый родственник. Мелкое, скрюченное деревце природы не украшает. Но ему и на том спасибо, что населяет холодные, отверженные теплолюбивыми великанами земли.

Останки северной ольхи, истерзанные, словно кто-то уже обессилевший пытался и не смог замести следы своего преступления, впервые вызвали ощущение беды, которую принесло с собой извержение. Жизнь, какой бы она им была, все-таки — жизнь.