Вулканы не молчат - [45]

— Запиши: и поставили репер!..

К его удивлению я записал.

— Вот, Костя, — сказал он, смеясь, — учись исполнительности.

Костя не замедлил с ответом:

— А ты разве не понял? Тебя к блокнотику приучают.

Следующий репер снова поставили через двести метров. При этом кто-то из них сказал:

— Зачем так часто? Можно ограничиться характерными поворотами. На изгибах потока, около конуса и тому подобное.

Пошли чуть быстрее.

Однообразие работы скрашивалось соседством живого потока. Пока Костя брал азимут и пока Геннадий расстреливал меня из нивелира, я успевал разглядеть некоторые его детали.

Увидев однажды поток лавы, ты все равно не можешь считать, что отныне знаешь, как он выходит из жерла, как завоевывает пространство. Есть лавы очень вязкие, затвердевающие до выхода из жерла. Из-за этого в горловине действующего вулкана часто возникают пробки. Но газам нужен выход. И тогда следует взрыв. Серия таких взрывов иногда растягивается на много лет. Так происходит с Карымским вулканом, снискавшим себе славу одного из самых активных в мире. По количеству «рабочих» дней в XX веке он опередил Этну, которая считалась рекордсменом прошлого столетия — возможно, лишь потому, что тогда за Карымским не было постоянного присмотра.

Есть лавы совсем жидкие — так называемый гавайский тип. Извергаясь, вулканы Гавайских островов не разбрасывают бомб, не рождают пепловых туч. Как правило, они ограничиваются излиянием лавы, которая, по выражению одного из очевидцев, разливается блинами. Не задерживаясь на вершинах, эти потоки стекают вниз со скоростью сорока километров в час.

Гавайский тип встречается и у нас. В пример чаще всего приводят лавы Плоского Толбачика. Свое название вулкан получил оттого, что у него действительно, если смотреть издалека, плоская вершина. Такое впечатление, будто конус, когда-то высокий и острый, срезали почти наполовину. Из самолета видно, что это не площадка, а впадина диаметром около четырех километров. И еще виден колодец, который, как считается, отвесно уходит на глубину до ста пятидесяти метров. Я видел колодец «пустым». Только разрозненные струйки газа и пара напоминали о том, что где-то внутри таится неостывающее горнило. Но по временам в колодце, наполняя его до краев, кипит жидкая лава.

Потоки Алаида имеют неодинаковый цвет. Одни — зеленовато-серые, другие красные и бурые. За обедом, получив паек, состоявший из галет, намазанных предварительно сваренным в закрытой банке сгущенным молоком, я стал допытываться у Геннадия, почему, выйдя из одних жерл, глыбы так не похожи по цвету?

— Операция «Блокнот»?

С вопросами он обычно отсылал меня к Косте. «Костя объяснит даже то, чего сам не знает». Но сегодня второй раз за день (первый раз это было возле «лунных» воронок) принялся объяснять сам.

Во всех лавах присутствует железо, в значительной мере — в двухвалентной форме. Содержащие его минералы, окисляясь кислородом воздуха, превращаются в красные и бурые окислы трехвалентного железа. Эта реакция идет с выделением большого количества тепла (экзотермическая реакция). Она вызывает вторичный разогрев, а иногда и повторное расплавление лавы. Серые, бурые и красные глыбы — всего лишь в различной степени окисленные лавы, которые первоначально были близкими по составу.

— А рыхлый материал под стеной воронки? — я вспомнил горячую топкую массу, через которую, задыхаясь, переползал в обнимку с противогазной коробкой.

— Тот материал — тоже поток. Первая порция. В самом начале, при выходе на дневную поверхность, поток имел очень высокую температуру и поэтому изливался почти без кристаллической фазы. Не ясно?.. В общем, без кристаллов. Получилась кашеобразная масса. В следующих порциях количество кристаллов постепенно нарастало. Пошли глыбовые лавы. Они и отжали свою предшественницу к бортам воронки.

— На глазок — сколько материала в потоках?

— Не хотел бы тебя разочаровывать, но в общей сложности немного. В кубических метрах — семь или десять миллионов.

— И это — мало?!

— Капля по сравнению с тем, что бывает. О больших излияниях говорим, когда объемы исчисляются сотнями миллионов кубических метров.

— Ты можешь представить, как здесь будет через сто лет?

Геннадий, словно бы заново оценивая поток, посмотрел на газовые дымы, на торчавшие поверху зубья торосов.

— Я бы для начала спросил другое: сколько он будет остывать?.. Если его лет через пять пробурить насквозь, знаешь, что в подошве окажется? Жидкая лава. Огонь в потоках живуч. Для полного остывания ему и тридцати лет может не хватить.

— С конусами та же история, — вступил в разговор Костя. — В этом смысле они, пожалуй, долговечнее. Наружные шлаки — все равно что асбест: тепла не пропускают. А высокая температура внутри создается за счет вторичного разогрева. Подсасывается с боков воздух, и в его кислороде сгорают железосодержащие минералы. Ну, вроде как уголь горит внутри терриконов. Так что конусок снаружи может казаться мертвым, а в нем и через пятьдесят лет кровь бродит.

Геннадий вернулся к моему вопросу:

— Спрашиваешь, каким станет поток через сто лет?.. Думаю, что зарастет, оденется в зелень. А будущие вулканологи, если им придется здесь быть, как-нибудь мимоходом скажут: «Не тот ли это старик, который в прошлом веке маленький переполох устроил?»