Вуивра - [13]

— Хотя почему же? Может быть, она и существует.

Белетта спала в расположенном за ригой помещении, которое называли комнатой для инструментов, там лежали новый и старый инвентарь: лопаты, мотыги, пилы, грабли, садовые ножи, бороны, а также корнерезка и давно уже сломавшаяся веялка. Расположенная с северной стороны и не имевшая в качестве отверстия для света ничего, кроме круглого слухового окна, комната была сырой и холодной. Туда поставили ещё бочку вина а также мешки с картошкой и свёклой. Привыкшая у родителей к условиям ещё менее пригодным для жизни, Белетта не страдала ни от отсутствия комфорта, ни от запаха вина и плесени, но в этом глухом помещении её всегда пугало одиночество. Расставшись с Арсеном, она легла в постель, но через час, который показался ей четырьмя часами, сна у неё всё ещё не было ни в одном глазу. Белетте чудилось, что Фарамина проскользнула вслед за ней в комнату, она слышала, как та шевелится, пыхтит, посмеивается, пришёптывает. Когда девочка поворачивалась на другой бок, шелест набитого кукурузными листьями матраса пугал её так, что от страха начинали стучать зубы. В конце концов она встала, подошла к двери, где находился выключатель, и зажгла свет, но, понимая, что как только он погаснет, Фарамина опять возникнет из мрака, она решилась пойти и разбудить Юрбена.

Старик спал в глубине конюшни, за деревянной перегородкой, доходившей до середины стены. Он жил там уже тридцать лет, не имея никакой другой мебели, кроме кровати, стула и полки из белого дерева, куда он клал чистое бельё и ещё кое-какие свои вещи. Подумав, что в доме вспыхнул пожар, он, не задавая вопросов, оделся и пошёл следом за Белеттой к ней в комнату. Поскольку у него не было времени надеть свою фуражку с откидным клапаном, девочка впервые увидела Юрбена без головного убора, и его лицо в обрамлении седых волос показалось ей таким старым и таким суровым, что она, смешавшись, побоялась поделиться с ним своими страхами.

— Я вас потревожила, — извинилась она, — но мне кажется, что у меня бегают крысы.

Старик закрыл дверь и, не говоря ни слова, стал методично осматривать комнату. Белетта опять улеглась в постель и следила за его поисками без малейших угрызений совести. После тщательного обследования, продлившегося минут пятнадцать, а то и больше, старик глухим, словно исходившим из-под земли голосом, тем более непривычным, что говорил он очень редко, заявил:

— Крыс тут нет. Можешь спокойно спать.

Он был уже у двери и поднял руку, чтобы выключить свет.

— Юрбен, — прошептала Белетта, — мне страшно.

Он посмотрел на неё и повернул выключатель. В темноте она слышала, как он подошёл к кровати и сел на стул.

— Я тут, — сказал он. — Спи.

Высунув руку из-под одеяла, она наощупь потянулась к нему. Старик взял руку девочки и держал её в своей ладони до тех пор, пока Белетта не заснула.

6

— Отец, я хочу признаться, что согрешил с исчадием ада.

Кюре за своим окошечком недовольно зашевелился и закашлял. Он чувствовал, что его ждёт неприятное дело. Этот Арсен Мюзелье не был плохим христианином, скорее наоборот, хотя и ходил на мессы не очень регулярно. В общем, если поразмыслить, он был хорошим христианином, или, точнее, хорошим католиком. Однако для того чтобы почувствовать потребность исповедаться всего через два месяца после Пасхи, нужно иметь на душе и в самом деле что-то серьёзное. Девушка забеременела или скандал в какой-нибудь семье.

— А я-то считал тебя серьёзным парнем. Кто-нибудь отсюда?

— Не совсем. Откуда она, этого я не знаю. Говорю же вам, исчадие ада.

— Ты только не пытайся всё свалить на неё. Исчадие ада — это очень удобно.

Арсен начал подозревать, что в глазах его исповедника выражение «исчадие ада» выглядело чем-то, относящимся к области чистой риторики.

— Не знаю, как бы вам это объяснить. Когда я говорю «исчадие ада», то имею в виду вовсе не какую-нибудь шлюху, вроде той же самой Робиде, что спит с Реквиемом, и не шельму, которой нужен мужчина и которая умеет его себе заполучить. Нет, я вам говорю о женщине, сотворённой бесом, у которой нет ни отца, ни матери, ни семьи, ни дома. Понимаете, о женщине, для которой ни деньги, ни смерть не имеют значения. По-другому просто не могу вам объяснить.

— Что ты мне тут басни рассказываешь?

— Я знаю, что это может показаться смешным, и всё-таки это правда.

— Но у этой девицы, у неё есть имя?

— Конечно же, у неё есть имя.

Арсен замолчал, раздосадованный. Ему бы не хотелось называть имя Вуивры.

— Арсен, — проворчал кюре, — поостерегись. Знаешь, что ты сейчас делаешь? Это называется умолчанием на исповеди.

— Да я только и хочу, что сказать вам всё. Девица, о которой я говорю, это Вуивра.

— Вуивра! Скажи-ка, Арсен, ты пришёл сюда, чтобы посмеяться надо мной?

— Вот ещё! Теперь оказывается, что я ещё и смеюсь над вами!

— Но ты же не будешь говорить…

— Что ж, как раз буду. Я сказал вам, а теперь повторяю: каюсь, что согрешил с Вуиврой.

Кюре в тени своего углубления пожал плечами. Он не принадлежал к числу тех отказавшихся от буквы догмы светских священников, которые считают истины церкви простыми символами или введением в духовную жизнь и видят в католическом ритуале лишь проявление нравственной дисциплины. Он даже не знал, что подобные сомнительные служители религии вообще существуют. Он твёрдо верил в Святую Троицу, в Пресвятую Деву, в рай, в святых, равно как и в дьявола с его адом. Однако в существование различных воплощений дьявола в реальной жизни кюре не верил. Приобретённый за сорок лет пребывания в сане священника опыт не оставлял ему на этот счёт никаких сомнений, и когда Аделина Бурделок приходила к нему и сообщала, что рогатый чёрт напал на неё на чердаке, он верил ей не больше чем её служанке, утверждавшей, что святой Франциск-Ксаверий приходил к ней на кухню, рассказывал всякие ужасы и делал ей возмутительные предложения. Когда однажды ему выпал случай поговорить об этом с монсеньёром де ла Жай, епископом Сен-Клода, прелат согласился с ним, что во всех этих случаях речь шла о мифомании или же о галлюцинаторных видениях, но добавил, что всё-таки не следует относиться к этим исповедям легкомысленно, поскольку дьявол непременно участвует в подобных фантазиях, равно как и во всех дурных мыслях.