Груша молчит, безответна, молча шагает вперёд промеж деревьев. Эрик меняет пластинку:
— Я теперь отращу настоящие патлы. Никто уже не заставит обрезать. Махну в Крым, там собираются хиппи. Там устроим свой лагерь. Понимаешь, мы живём в конце эпохи…
— А дальше? — вдруг отзывается Груша, совершенно не слыша… или слыша своё. — Что дальше? Крым, это что, вся твоя жизнь?
— Дальше, правда, туман, — соглашается Эрик. Уже в ноябре в Крыму слишком холодно. Это ведь не отель Калифорния.
— Отель «Калифорния» тебе не по карману, — сердито усмехается Свержицкая, сама трезвость. Совсем не по карману. Пора повзрослеть.
Что она знает, Свержицкая? Отель Калифорния вовсе бесплатный, но ведь не в том дело, ведь туда не попасть, когда родился здесь. Значит, нужно действовать там, где родился. Отель Советский Союз тоже неплохо звучит. Вовсе не плохо, когда тебе всего шестнадцать, и впереди так много. Не только Свержицкая и не только история.
Тропинка обрывается в дюнах, тонет в песке. За дюнами плещется море, во все стороны — море, кроме одной. Там устье речушки, несколько домиков и большие-большие деревья. И сзади деревья, другие, неизменные сосны.
Как человек насилует мир. Смотрит в небо, дабы увидеть там знаки. Молится Богу ради поддержки. Деревья как вехи. Земля обязательно мать. Всё обусловлено — и ни грамма свободы в голове человека. А мир улыбается сам по себе. Если это зовётся улыбкой. Если это зовётся… Приходит.
Эрик стоит на краю трёх стихий и созерцает. Вот сейчас должна крикнуть птица — и птица кричит. Вот сейчас должна скрипнуть сосна — и сосна скрипит. Вот сейчас снова выблеснет солнце — и солнце проблескивает. Вот сейчас… но вдруг что-то случается, что-то падает перед глазами, что-то лопается внутри. И мир больше не должен. Ничуть.
В дымке стелется берег. Тополя-бригантины стронулись с места и кильватерным строем плывут в облака. Сосны в огненной пляске. Рыжий песок. И простые понятные люди. Как муравьи.
Зыбится время лёгкими волнами, мерно колышется. Так было — так будет. Неприкаянный кон-ста-та-тор вернулся домой. Мысли вязнут, теряют свой смысл. Остаются стихи. Или просто план действий. Маршрут.
Смотреть, как лето проплывает.
Смотреть, как белый парус тает.
Как солнце томное уходит.
Смотреть, держа слова на взводе.
Идти неспешными шагами.
Кричать беспутными губами.
Прощать безбрежное чужое.
И ждать, безумно ждать иное.
Кромка моря в пузыристой пене, в мыльной пене; он вступает туда, в непрерывную стирку — йодистый запах водорослей, крики чаек, покачивание огромных олушей на волнах (как буйки), холод в стопах.
10д сдаёт историю. Свержицкая, Васильков тянут билеты. Толстый Гога мнётся под дверями, ждёт своей очереди, переживает. От Рождества Христова год одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой.
Текст помещен в архив TarraNova с разрешения автора.
Любое редактирование и коммерческое использование данного текста, полностью или частично, без ведома и разрешения автора запрещены.
© Геннадий Падаманс, 1997 (тел. (371) 226-73-82; e-mail: genpa@junik.lv)
