Вуали Фредегонды - [15]

Тем временем они, должно быть, сочли ее больной и слабой, но ее это не беспокоило. Впрочем, она действительно была слаба. Едва оправившись после рождения Мерове, их второго с Хильпериком сына, Одовера снова забеременела. Ее живот уже начал округляться. Лето близилось к концу, и рождение ребенка ожидалось в начале следующего года, всего за несколько дней до ее собственного дня рождения. Ей должно было исполниться семнадцать. Немногие женщины в ее возрасте становились матерями уже трижды…

Внезапно слабые всхлипы заставили ее вздрогнуть — Мерове начал просыпаться. Она с любопытством осознала, что ощущает это в груди, разбухшей от молока, и в животе, в котором формировалась новая жизнь… Одовера была одновременно взволнована до слез лепетом своего малыша и горела желанием прижать его к себе, но в то же время чувствовала усталость и грусть, и горло у нее сжималось без всякой причины. И так было почти всегда — даже когда Хильперик был рядом с ней.

К счастью, Фредегонда занималась всем — детьми, кормлением, купанием. Она же отдавала распоряжения служанкам. Это была всего лишь девчонка, но принцесса больше не могла выносить своих дам-компаньонок, их советов и неисправимой страсти к пересудам. Ей вполне хватало в своих тесных покоях этой малышки, тогда как большинство придворных сплетниц влачили во дворце гораздо более жалкое существование. Фредегонда говорила мало, в основном с детьми и слугами, и почти всегда вполголоса, но хорошо умела заставить слушаться и тех и других, несмотря на свои тринадцать, от силы четырнадцать лет. Когда она приказывала, в ее зеленых глазах появлялся блеск, не допускавший ни возражения, ни отсрочки, и какая-то внезапная суровость, из-за которой она казалась старше, чем была на самом деле, и даже старше самой Одоверы, которая никогда не отваживалась настаивать на своем.

Иногда она пела на родном языке, и, хотя слова песен были непонятны Одовере, в них словно чувствовался запах леса, журчание ручья, шорох ветра в кронах деревьев… Фредегонда могла часами оставаться у окна, глядя на городскую суету, и на лице ее не отражалось никаких чувств — ни малейшего волнения, ни интереса Принцесса не могла блюсти свой статус перед этой девочкой, у которой не было вообще никакого статуса. У нее даже не получалось казаться радостной — настолько задумчивость Фредегонды располагала к меланхолии.

С тех пор, как они стали жить в таком уединении, Одовера и Фредегонда приспосабливали свой распорядок дня к детскому: вместе с детьми вставали и ложились, разделяли с ними развлечения и трапезы — будь то днем или посреди ночи. Они стали так близки: Одовера чувствовала, что ей недостает служанки, когда оставляла свои покои, отправляясь послушать мессу или чтение священных книг. Порой она сама просила Фредегонду ее сопровождать. Каждый раз, однако, проповеди капеллана казались ей скучными и напыщенными, а сам он — столь высокомерным и наглым, что в замке ее отца наверняка засекли бы палками… Одовера соблюдала христианские обряды, потому что франкские короли были христианами еще со времен Хловиса, но наставления монахов казались ей нагромождением бессмыслиц. Религия бедняков, которая обещала Царствие Небесное тем, у кого ничего не было, не могла быть создана для тех, у кого было все. Что касается Фредегонды, она, напротив, восторгалась этими елейными проповедями. Но, в конце концов, она была почти рабыня…

Мерове внезапно испустил пронзительный крик, вызвавший у Одоверы улыбку, но в тот же миг разбудивший своего брата Теодебера. Комната огласилась громким плачем обоих детей, но ласковые увещевания Фредегонды вскоре заставили их замолчать. Одовера сбросила укрывавшую ее простыню и встала с постели.

День начинался.

Было девять утра — монахи только что прозвонили заутреню. Услышав пение, доносившееся из часовни, Фредегонда ускорила шаг. Но, повернув за угол коридора, она остановилась, удивленная непривычной суетой и скоплением народа. Устроенная в замке Хлотара совсем недавно часовня была очень скромной — по сути, она представляла собой небольшую комнатку с саманными стенами, в которой стояли две-три скамьи и могли поместиться не более двадцати прихожан. Но сейчас по меньшей мере сотня людей толпились в коридоре у входа, не осмеливаясь войти, и, несомненно, внутри было примерно столько же — и мужчины и женщины, в большинстве своем встревоженные, с серьезным выражениям на лице. Они озабоченно перешептывались и вставали на цыпочки, чтобы лучше видеть происходящее внутри. Фредегонда торопливо преодолела последние несколько туазов, отделяющие ее от толпы, и схватила за руку какого-то парня лет пятнадцати в рясе бенедиктинского послушника, который держался чуть поодаль от остальных.

— Что происходит?

Молодой человек повернулся к ней с возмущенным видом, однако смягчился, узнав одну из наиболее ревностных прихожанок. Но тем не менее резко выдернул руку из ее пальцев.

— Это из-за короля, — проворчал он. — Говорят, он мертв, саксонцы его убили.

Оцепенев от изумления, Фредегонда долго смотрела на послушника, не в силах произнести ни слова.

— А другие? — наконец выговорила она. — Его сыновья? Принц Хильперик?