Вторжение - [5]

– Страх? – Богдан уже понял, куда клонит Димов.

– Страх, – кивнул офицер, – страх смерти. Они как понимают, что фельдфебель их сейчас до смерти забьет, что, натурально, о спасении жизни думать надо, так и начинают тараторить. Всё скажут, лишь бы их в родную деревню живыми отпустили. А иначе никак. Я это неделю назад прям очень хорошо уяснил, раньше-то сомнения были. Тоже на парней злобился, что они сразу с пинков начинают. Только вот жандармы мои эту истину сильно раньше меня поняли, кроме разве что Цанёва, прими, Верховное Существо, его душу.

Подобные разговоры с провинциальными капитанами и полицмейстерами для Лазарова были делом обычным. Мелкие начальники в затерянных посреди лесов и гор мелких городках и посёлках то принимались учить жизни губернского чиновника, то, как капитан Димов, начинали исповедоваться в своих выставленных напоказ невеликих грехах. О такой откровенности полицейских и жандармов с собственным начальством Лазаров никогда не слышал. Возможно, виной тому было место его службы. Синод ведь всегда ассоциировался в первую очередь с полными философской мудрости проповедями пасторов из Церкви Верховного Существа и лишь потом с мрачными чиновниками надзорного ведомства, одним из которых как раз и являлся Богдан. А может быть, дело было в нём самом - невысокий рост, субтильное телосложение, преклонный возраст и привычка не лезть в дела, которые его не касаются, вместе создавали впечатление человека безобидного и незлобивого. Впечатление это, как правило, рассеивалось ровно в тот момент, когда это было нужно самому Богдану.

– Ты, служивый, если поплакаться захотел, – вкрадчиво произнёс Лазаров, глядя в глаза офицеру, – так возьми водки да поплачься своим друзьям. А если душу успокоить хочешь и благословение на битье эрзинов получить, то это тебе уже в церковь, к пастырским философствованиям. А меня от этого, будь добр, избавь. Я такой же, как ты, служака и сопли тебе утирать не собираюсь. Радуйся, что эрзин, которому твои унтера горячих накидывают, давеча ножом в меня бросался, что я в рапорте и укажу. Иначе, капитан, большие к тебе вопросы возникли бы у костовских дознавателей. И никому дела не будет, что местная чернь только палку понимает, ясно? Лично меня не трогает, как ты свои дела делаешь, но беззаконием мне в лицо не тычь. А то тыкалку тебе обломаю, усёк?

Димов, ожидавший произвести своей простой офицерской историей впечатление на губернского чиновника, от злой отповеди Богдана опешил, а после вопроса «усёк?» он налился дурной кровью и вскочил, выпятив глаза и положив ладонь на рукоять висевшей на поясе шашки. Лазаров и бровью не повёл. Навидался он на своём веку таких голубчиков. Встал одновременно с жандармом и, повернувшись к нему спиной, вышел из сторожки в основное помещение склада.

Судя по маркировкам коробок, склад предназначался под хранение скобяных изделий. Огромные штабеля коробок с болтами, гвоздями и шурупами росли до самой крыши строения, в несколько раз превосходя человеческий рост. В пространстве между штабелями взгляд Лазарова уловил следы бедняцкого быта: обрывки одеял, матерчатые мешки, небогатую одежду и просто мусор, который оставили после себя изгнанные жандармами незаконные обитатели склада.

Эрзин сидел на холодном полу, опершись спиной о хромированный кузов новенького складского погрузчика. Его глаза заплыли, нос распух, на редких усах и вороте рубахи виднелись пятна крови. Остальные следы побоев были скрыты рубашкой, но судя по тому, как несчастный двигался и дышал, его ребрам и почкам изрядно досталось. Жандармы стояли напротив, переговариваясь о чём-то, совсем не следя за эрзином. У одного из них в руках была объемистая кожаная тетрадь, другим был уже знакомый Богдану Гаврила Аргиров. У ног фельдфебеля Аргирова стояла пустая крынка из-под молока.

Подойдя к ним, Богдан некоторое время рассматривал эрзина. Просто смотрел, не делая никаких комментариев. Жандармы в присутствии руководства тоже замолчали и вытянулись по струнке смирно. Несколько секунд Лазаров слышал только сердитое сопение стоявшего за спиной Димова и тяжелое с присвистами дыхание прижавшегося к погрузчику эрзина.

– Вас зовут Аюр Цангалов? – спросил Богдан, сев на корточки перед эрзином. – Начиная с пятого августа этого года вас наняли, чтобы выполнять обязанности личного извозчика у главного ревизора Радима Петева?

Эрзин начал что-то бормотать в ответ, обильно пуская носом кровавые пузыри, но Лазаров уже понял, что перед ним был именно Аюр Цангалов.

– Помните меня, Аюр? – в ответ те же невнятные бормотания. Очередной пузырь стремительно вспух и лопнул. На усы стекла красная струйка тягучей субстанции.

Богдан услышал, как за спиной кто-то из унтеров сделал шаг вперед, но остановился, видимо, капитан незаметно подал сигнал не вмешиваться. Ещё бы, после такой выволочки. Наверняка лыбится сейчас злорадно, глядя на старания синодского чистоплюя.

– Аюр, меня зовут Богдан Лазаров. Я приехал в вашу деревню Цангал вчера, в семь часов вечера, с целью допросить вас о вашей временной работе на Радима Петева в качестве извозчика. Вы встретили меня на крыльце у входа в ваш дом. Когда вы услышали, кто я и зачем приехал, вы метнули в меня нож и попытались убежать. Вы помните это, Аюр?