Второй сын - [38]

Ты меня слышишь. В его голосе звенела радость. Где ты?

– Я здесь. В храме. Мне столько всего нужно тебе рассказать. – Она пыталась говорить тише, но никак не могла успокоить свое сердце.

Гисла, почему ты не пользовалась руной? Я боялся худшего.

– Я… б-боялась, что ничего не получится. Я не… не решалась попробовать, – призналась она.

Ты обещала мне, что не сдашься, – сказал он, и она услышала, что он улыбается.

– Я боялась надеяться. Но… я так… так рада слышать твой голос. – Внезапно ею овладели грусть…

и радость. Такая радость, какой она прежде еще не знала.

Это напомнило ей волосы и глаза принцессы Альбы – то, что совсем не сочетается, но все же каким‐то непостижимым образом сосуществует. Оба чувства рука об руку забились у нее в сердце, и по щекам побежали слезы.

Она провела ладонью по лицу, вытирая их, и голос Хёда зазвучал еще громче. Значит, руну оживляют и слезы! Слезы, слюна, кровь – все жидкости человеческой жизни.

Арвин идет. Мне пора, – печально сказал Хёд.

– Нет, прошу тебя. Не сейчас, – взмолилась она.

Пообещай, что не сдашься. Его голос стихал.

– Сегодня я не сдамся, – сказала она, раздираемая грустью и радостью.

И пообещай, что снова споешь для меня.

– Я снова спою для тебя. Я не буду больше бояться.

– Лиис?

Подпрыгнув от неожиданности, она прижала ладонь к сердцу.

– Хёди? – выпалила она, совершенно ничего не понимая.

– Лиис из Лиока, с кем говоришь ты, дитя?

У дверей в святилище стоял мастер Айво, сжимая ладонями посох. Она не слышала, как он вошел. Она слишком увлеклась чудесной беседой с Хёдом.

Она поднялась в знак уважения к верховному хранителю, сцепив руки перед собой и судорожно подыскивая ответ. Что он слышал? Что она говорила?

– Я не вижу здесь других дочерей. Все они ужинают, и тебе тоже следует быть с ними. Так… с кем же… ты говорила? – Он словно хлестнул ее этим «с кем же».

– Сама с собой, верховный хранитель, – ответила она. – С собой… и… с Хёдом.

– С Хёдом? Слепым богом? – изумленно переспросил он.

– Да, мастер.

Она его ошеломила. Ошеломила саму себя. Она сказала правду, которая вовсе не была правдой, и испугалась, что старый волшебник почует ее ложь.

– Отчего ты говоришь именно с ним? Отчего из всех богов выбрала его? – спросил он.

– Потому что… он лучше… лучше всех умеет слушать, мастер.

Верховный хранитель внимательно взглянул на нее, а потом расхохотался, да так громко, что даже покачнулся. Он смеялся, согнувшись над своим посохом, а она, дрожа от страха, ждала, не произнося больше ни звука.

– Он лучше всех умеет слушать, – каркнул верховный хранитель сквозь смех. – Так и есть. Представь себе. Мне это даже в голову не приходило. Хёд слышит лучше, чем сам Один. – И он снова захохотал. А потом наставил на нее когтистый палец: – А ты умная девочка.

– Спасибо, верховный хранитель.

– А теперь ступай. В святилище тебе не место. Хёду можно молиться где угодно. – И он снова хохотнул, а она, сделав книксен, выбежала в коридор. За спиной у нее слышалось фырканье мастера Айво.

* * *

Лишь на следующий день, а точнее после полуночи, когда храм и все его обитатели разошлись по своим углам, а дозорный на крепостной стене выкрикнул, что все в порядке, Гисла отважилась прокрасться в кладовую под кухней и вызвать Хёда на разговор. Кладовая была единственным местом во всем храме, где ее никто не мог услышать.

Нет, там ее услышат мыши и пауки и даже наверняка подойдут поближе – полюбопытствовать. От этой мысли она дернула плечами, но решимости не утратила. В кухне она зажгла свечу, а потом закрыла за собой дверь и пошла вниз по лестнице, в подвальное помещение, где развешивали, сушили и солили мясо – припасы для всех живших в храме. Поначалу Гисла решила укрыться в другой кладовой, где на полках хранились бутыли с консервированными фруктами и бочки с вином, но подумала, что нежданных ночных посетителей скорее заинтересует винная кладовая. Здесь же с вделанных в потолок крюков свисали неузнаваемые туши животных. Помещение пропахло плотью и кровью, хотя кропотливые хранители дочиста скребли все поверхности и выметали сор изо всех углов. Место было самое подходящее.

Она оказалась так глубоко под землей и так далеко от всех, что теперь никто не мог ее услышать. Ей совсем не хотелось, чтобы история с мастером Айво повторилась. Оправданий у нее не было: повторять, что она беседует со слепым богом, не имело смысла. В это время суток ей следовало лежать в постели. Но сейчас ее отделяли от храма две двери, земляные стены и потолок, и потому, забравшись на разделочный стол, она иглой уколола себе палец. Времени на раздумья и сомнения не было. Она просто втерла кровь в рубцы на ладони и позвала.

– Хёди? – тихо пропела она, а потом, решив, что этого мало, принялась напевать его имя на мотив скорбной восьминотной песни. Этого, надеялась она, будет достаточно.

Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди,

Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди.

Это было уже не имя, а звонкий вызов. Она закрыла глаза, выждала, пока темнота у нее в голове сольется с его темнотой. Сердце колотилось так громко, что она боялась не услышать его. Боялась, что и он ее не услышит. Что не ответит. Продолжая петь, она снова обвела руну.