Второй Саладин - [108]

Улу Бег ответил ему непонимающим взглядом. Но русский, похоже, ничего не заметил и упорно гнул свою линию.

– Знаете, в нашем деле знакомство с противником не редкость. Чаще всего это парень вроде вас – достойный, усердный, человек, которого можно уважать. Человек, с которым ты мог бы подружиться, если бы не политические соображения. И все же за время карьеры хоть раз да столкнешься с тем, что можно назвать лишь злым гением. Он не холодный, он горячий. Это как страсть, потребность или наваждение. Лихорадка. Абсолютизм, который не имеет совершенно никакого отношения к общему делу. У него нет иного мотива, кроме эгоизма. Это высшая степень человеческого тщеславия. Я говорю о человеке, который способен предать брата или пытать беззащитного не из политических соображений и не ради острых ощущений, а исключительно из желания потешить свое эго.

Толстяк яростно жестикулировал. Улу Бег смотрел на него, совершенно сбитый с толку и ничего не понимающий. К чему он ведет? Какое значение это все имеет? Его мучило ужасное ощущение, что все становится более и более запутанным – то, что было таким простым, перешло теперь в иную плоскость.

– Я говорю, – возвестил русский, – о человеке, которого вы зовете Джарди.

– Но, полковник…

– Стоп. Если вы считали, будто знаете этого человека, то это не так. Вы знаете лишь часть его, часть, которую он позволил вам увидеть. Вы знаете солдата. Но позвольте мне рассказать вам другую историю.

Улу Бег кивнул.

– Когда мы захватили его, я настраивался на борьбу, прекрасно зная, как трудно будет его расколоть. Он ведь был оперативником, профессионалом, служил в американской разведке. Но мои ожидания не оправдались, напротив, все вышло с точностью до наоборот. Он мгновенно понял всю тяжесть положения, в котором очутился, и увидел свою выгоду. И поэтому он не просто пошел на содействие и сотрудничество с нами. Он сдал нам вашу группу не только ради спасения своей шкуры, но и ради собственного удовольствия, чтобы потешить свою гордыню. Я точно вам говорю. Признаюсь, меня это потрясло, даже, пожалуй, ужаснуло. Я понимал, что должен убить его, стереть с лица земли. И все же я колебался: у кого хватит совести убить беззащитного человека? Эта нерешительность дорого мне обошлась. Он очень быстро втерся в доверие к иракцам и заслужил их благоволение. Я не мог и пальцем его тронуть. На самом деле последней каплей стала западня с вертолетами – это была его идея. Я выступал против – в конце концов, к тому времени мы уже одержали победу. Но он настаивал на завершающем жесте. «Подумайте о будущем, – твердил он иракцам, – вам предоставляется возможность сделать такой презрительный жест в сторону курдов, что они тысячу лет не смогут смотреть людям в лицо». «В конце концов, – утверждал он, – Улу Бег – личность известная, пусть станет известно и о его конце». Я пытался переубедить их, отговаривал, урезонивал. Умолял не глупить. Но он склонил их на свою сторону.

Вам известно, что ни один русский пилот не согласился выполнять это задание? Нет, наши ребята не желали мараться. Иракцы сами вели те вертолеты. И Чарди летал с ними!

Естественно, я заявил официальный протест. Но потом меня арестовали. Он засадил меня за решетку! Он убедил иракцев, что мое противодействие этой операции доказывает мое предательство.

Меня бросили в камеру, Улу Бег, в ту самую тюрьму, где много лет спустя я наткнулся на вас. А Чарди допрашивал меня. Представляете, какое оружие он пустил в ход против меня? Он использовал сварочную горелку. Он прожег в моем теле шесть дыр. Я сопротивлялся ему шесть дней, я собрал в кулак все свои силы и волю, Улу Бег. А под конец, когда я был уже почти мертв, он довел меня до грани признания. Я был согласен подписать что угодно. Но каким-то образом я нашел в себе волю выдержать последний час. Я продержался шесть с половиной дней, Улу Бег, под самыми жестокими пытками. В моих ранах копошились мухи. Он глумился над всем тем, что было для меня свято, он обратил против меня имя женщины, которую я любил. Это было нечеловеческое надругательство. Меня спасло лишь безрассудное вмешательство моих людей, которые наконец-то отыскали меня. Вскоре после этого Чарди исчез. Больше я никогда его не видел.

Русский посмотрел на курда. Воспоминание о тяжком испытании далось ему нелегко: с него ручьями тек пот.

– Видите, Улу Бег, наши пути сходятся. Вы убьете Джозефа Данцига. А я убью Пола Чарди.

Глава 44

В тот вечер почтальон был в злобном настроении. Он саданул кого-то локтем, и люди стали держаться от него подальше. Некоторое время спустя это стало выглядеть довольно нелепо, и Чарди сказал:

– Послушай, приятель, что-то ты совсем разошелся. Полегче на поворотах. Ты не…

И почтальон дал ему в зубы.

– За собой последи, белая шваль. И закрой свое поганое хайло.

Чарди поднялся с асфальта. Черные кругом обступили его.

– Ладно, – сказал он. – Никаких проблем. Я ничего такого не хотел.

С этими словами он уложил почтальона ударом в скулу.

Он так и не понял, кто вызвал «скорую». Она приехала ужасно быстро. Началась суматоха, потом он принялся объясняться с молоденьким полицейским.