Второй медовый месяц - [91]

— Не будем спрашивать, — решил Рассел, — и волноваться не станем. До тех пор, пока не выяснится, что дом никак не продать. — Он похлопал по ближайшей стене. — А этого не будет, потому что я выкрашу входную дверь.

— По-моему, — заявил однажды Мэтью, осмотрев дом снаружи, — входную дверь давно пора перекрасить.

— Она всегда была выкрашена в такой цвет.

— Это уже не цвет, — терпеливо объяснил Мэтью, — а ошметки краски.

— Но…

— Просто сделай, папа, — перебил Мэтью. — Возьмись и сделай. И как-нибудь убери сырость под лестницей.

Мэтью изменился, подумала Эди, метнула мочалку в ведро и промазала. С одной стороны, он стал таким, как во времена знакомства с Рут, — тем самым Мэтью, который снисходительно и покровительственно втолковывал родителям, что они заживут гораздо лучше, если прислушаются к его советам. Но теперь в его словах все чаще проскальзывали новые нотки — более мягкие, сочувственные, видимо, объясняющиеся тем, что вскоре ему самому предстояло стать отцом. К примеру, он без звука переселился к Рут в квартиру, ставшую яблоком раздора, — чтобы заботиться о Рут, как он объяснил.

— Но ведь она не больна, — возразила Эди. — Беременность — это не болезнь. Это… в общем, вполне естественное состояние, а не инвалидность.

Мэтью, уже готовый идти на работу, стоял возле кухонного стола и пил апельсиновый сок.

— Я хочу заботиться о ней. Хочу следить, чтобы она питалась правильно и как следует отдыхала. Я буду ходить с ней к врачу.

— Правда?

Мэтью опустошил стакан.

— Да, на каждое УЗИ. Буду ходить на каждый прием и знать все то же, что известно Рут.

Свою комнату он покинул так, словно и не возвращался в нее. Переезд был окончательным и бесповоротным, так что Эди приходилось напрячься, чтобы вспомнить, как по дому бродил серьезный мальчик в резиновых сапогах, который боялся, что крыша протечет, и каждый подъем и спуск по лестнице воспринимал как испытание. Этот мальчик теперь твердо вознамерился не только всецело посвятить себя беременности подруги, но и повременить со строительством карьеры, чтобы растить малыша, когда закончится отпуск Рут. Мэтью говорил, что это его собственный выбор, что именно этого он и хотел.

— А Рут? Рут этого хочет?

— Конечно.

— Но я думала, ты эту квартиру терпеть не можешь…

— Мне была невыносима ситуация, — объяснил Мэтью. — И то, что за ней последовало. Но теперь она изменилась. Все теперь по-другому. Абсолютно все.

Эди взглянула на него.

— Да, — тихо согласилась она.

Она присела на край кровати Бена, потом легла и засмотрелась в потолок. В детстве, когда они с Вивьен подрастали, Эди всегда гордилась сходством с отцом — беспокойной натурой, для которого любая рутина становилась проклятием. А Вивьен, конечно, пошла в мать, воспринимавшую любые перемены как свидетельство заговора с целью обмануть или расстроить ее. И вот теперь у Вивьен остались только обломки хрупкого сооружения, которое она подправляла и чинила чуть ли не всю жизнь, лишь бы оно уцелело, только бы не развалилось. В перерывах между поисками жилья в Фулхеме для себя — «А почему я не могу и дальше здесь жить? Кто мне помешает поселиться там, где я хочу?» — Вивьен убеждала Эди задуматься о том, где они с Расселом будут жить после продажи дома. «Как насчет Клеркенуэлла? Или Малой Венеции? Может быть, стоит рискнуть?» Именно от Вивьен Эди услышала: «Строить будущее нелегко, но возвращаться к прошлому — гораздо хуже».

Возвращаться к прошлому… Эди раскрыла глаза и всмотрелась в длинную, извилистую трещину в штукатурке над головой. Подумать только, как она рвалась назад, как яростно твердила себе, что больше ничего не желает, повторяла: все, на что она способна, заключается в том, что она уже завершила, прожила с тех пор, как поселилась в этом доме. Но если она не ошибается в себе и если вдруг некая добрая фея-крестная материализуется из обшарпанных стен комнаты Бена и предложит ей вернуться в прошлое, ей придется всерьез задуматься, куда именно попросить перенести ее. Не в тот период, когда в ее жизни господствовало материнство, не в момент заманчивого постоянства и контроля, не к роскошном простоте выбора, одобренного обществом: дети на первом месте, все остальное — на втором. Слегка смущаясь, она попросила бы крестную вернуть ее в совсем недавнее прошлое, в тот вечер, когда состоялась премьера «Привидений», когда она знала, что играет на редкость хорошо и слышит заслуженные аплодисменты.

«Как странно, — сказала бы Эди фее-крестной, — одну жажду вытеснила другая, совсем на нее не похожая».

«Не вытеснила, — поправила бы фея-крестная, шурша пышными юбками, — а просто дополнила и усилила. Как видишь, нет в мире постоянства».

Так сказал и Рассел. Полистав буклеты риелторских контор, которыми их добросовестно снабжала Вивьен, он признался:

— Никогда не думал, что мы покинем этот дом, даже представить себе этого не мог, а теперь не представляю, как мы здесь останемся. Нет в мире постоянства, это верно, иначе нам было бы нечем дышать. Болезненны не сами перемены, а привыкание к ним.

Эди медленно села. На самом деле боль причиняют не перемены, а привыкание к истине или к тому неиллюзорному элементу жизни, за который так отчаянно цеплялся, которым утешался невозможно долго. Но, начиная жить без иллюзий, постепенно смелеешь, учишься дышать разреженным воздухом, шагать свободнее, претендовать набольшее. «И лично я, — думала Эди, поднимаясь на ноги и направляясь к окну, — претендовала бы на работу. Я хочу опять играть, хочу быть на сцене и перед камерой, и меня возмущает, что после „Привидений“ никто не предложил мне новую роль».