Второе распятие Христа - [11]

Христос говорил:

— «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.

Кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё. Не любящий Меня не соблюдает слов Моих.

Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом».

Вы должны или последовать за мной, или не называться моими учениками, но открыто признать себя язычниками.

«Никакой слуга не может служить двум господам. Нельзя служить Богу и мамоне». Что высоким считается у людей — богатство, чины, роскошь, слава, — то мерзость пред Богом!

«Ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится!

Приидите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас!»

В это время из толпы ко Христу подошёл высокий седой старик, сборщик на построение храма, в каком-то полумонашеском одеянии.

— Сладко поёшь, — насмешливо сказал он, — где-то сядешь? Откуда такой взялся?

— Я — Иисус из Назарета, — проговорил Христос.

— Ну, этого я там не знаю, а, только что, на улицах народ мутить нельзя… вот что. Про каких это ты тут двух господ толкуешь… Тоже, небось, понимаем вашего брата; небось, оба кармана прокламациями набиты. Недаром балахон-то надел.

— А ты не мешай ему! Дай послушать… — вмешался какой-то молодой парень.

— Много ты понимаешь, — презрительно бросил ему старик, — тут против Царя и церкви православной средь бела дня митинг устроили, а ты: «Дай послушать».

— Да что ты сам-то смыслишь! Ничего тут против Царя сказано не было. Говорят тебе: Богу, так Богу, а хочешь мамоне, валяй мамоне.

— А вот я сейчас тебе покажу!

И обратясь ко Христу, старик сказал:

— Ну-ка, любезный: позволительно ли Царю подати платить?

Он подмигнул толпе и остановился в ожидании.

Всех заинтересовал этот вопрос. С ожиданием следила толпа за бледным лицом Христа.

Христос поднял Свои задумчивые глаза и спросил:

— Есть у тебя какая-нибудь монета?

Старик недоумевающе уставился на Христа:

— Да ты что?! Экспроприатор, что ли?

— Давай, давай, уж он знает! — нетерпеливо понукали его со всех сторон.

Старик достал рубль:

— Вот, на! Рубль даю.

Христос не взял монету в руки, а только спросил:

— Кто изображён здесь?

— Ну что ты разыгрываешь-то, — с неудовольствием проворчал старик, — знаешь, кто: Государь Император.

— Так вот и отдавай Царю то, что ему принадлежит. Ну а Божье Царю отдавать нельзя.

Купец молча спрятал рубль и отошёл.

А по толпе пронёсся гул восторга. Но это был не легкомысленный восторг от внешней красоты ответа Христа. Видно было, что простые сердца поняли, что хотел сказать Он, и поняли, сколько скорби, сколько жестокостей влечёт за собой проведение этого ответа в жизнь.

Христос поднялся, чтобы идти в другое место, ибо опасно было оставаться на одной площади слишком долго.

— Ты теперь куда пойдёшь, Учитель? — спросил Его один человек из толпы. — Мне бы хотелось после догнать Тебя.

— А ты для чего хочешь уйти? — спросил его, в свою очередь, Христос.

— Сегодня похороны моего отца.

— «Иди за Мною, — повелительно сказал Христос, — и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов».

И человек из толпы, ни слова не говоря, пошёл за Иисусом.

— Ах ты, безбожник, — укоризненно говорила им вслед какая-то старуха, — ни жалости, ни стыда, а ещё на слово Божие ссылается…

Когда Христос прошёл несколько улиц, к Нему приблизился очень юный молодой человек, видимо взволнованный и опечаленный.

Христос узнал в нём одного из Своих учеников.

— Что с тобой? — спросил Христос.

— Учитель, — чуть не плача, проговорил юноша, — ты велел нам посещать заключённых в темницах. Я пошёл, но меня они не пустили, требовали пропуск, спрашивали, к кому и по какому делу. А когда я сказал, что хочу в темницу не к родственнику и не к знакомому, а потому, что Иисус велел посещать заключённых, они стали смеяться надо мной, а потом чуть не избили меня.

— Утешься, — сказал ему Христос, — так поступали и с пророками, бывшими прежде вас…

XI

Ровно в двенадцать часов карета митрополита остановилась у дома генерал-губернатора.

Анания, в праздничной шёлковой рясе, в белом клобуке, по парадной мраморной лестнице взошёл в приёмную.

Низко кланялись ему лакеи, низко кланялись какие-то генералы и штатские в приёмной. Анания привычным жестом благословлял их, но лицо его было озабоченно и строго.

Генерал-губернатор сейчас же принял владыку.

— Я к вам, ваше превосходительство, — начал митрополит, усаживаясь в глубокое бархатное кресло, — по весьма важному делу.

— Чем могу служить вашему высокопреосвященству?

— Извините меня, ваше превосходительство; конечно, я не осмелился бы вторгаться в вашу, так сказать, гражданскую область, но есть нечто, что слишком соприкасается единовременно и с церковью, и, так сказать, с администрацией. Так вот, не изволили ли вы слышать, ваше превосходительство, о некоем человеке в странном одеянии, который расхаживает без паспорта по улицам столицы и учит народ не повиноваться Государю и Православной Церкви?

— Да, до меня доходило что-то такое, ваше высокопреосвященство, но нечто весьма туманное, так что я даже не мог понять, в чём дело, и полагал, что это или душевнобольной, или сектант.