Второе небо - [7]
Женщины толковали о том о сем — им здесь вроде клуба или посиделок, — а Тарасику хотелось побегать. Стоял он, переступал с ноги на ногу и вздыхал. Тоска.
Но еще тоскливее было маленькому существу, которое затерялось где-то в ногах у взрослых. Снизу, едва не с полу, слышался тоненький голосок:
— Ма-ам, купи конфету!
— Цыть! Конфету тебе! Ступай к папке — он тебе купит.
Легко сказать — ступай к папке! А как к нему попадешь, если у входа в леспромхоз, где он работает, стоит сторож и никого не пускает!
Девчонка в платочке, перевязанном по-бабьи, в сандалиях на босу ногу, с минуту молчала и сосредоточенно сосала палец.
— Давеча купил он им конфет, — рассказывала мать, не обращая внимания на девочку, — поели они и в один голос: дай им еще! Ребят четверо, им цельный килограмм нужен, чтобы всласть наесться. Все им дай да дай!
Девочка, услышав слово «дай», снова начинает ныть:
— Конфе-е-ету!
— Вот я тебе! Замолчи!
Но девочка еще пуще заливается.
— Ну что ты с ней поделаешь! — беспомощно оглядывается мать. — Замолчишь ты или нет?
— Да купи ты ей, не жадничай, — говорит соседка. — Гляди, душа помирает, конфеты хотца.
— Бабы, верите ли, мужик-то мой авансу еще не получал, задержка у них с деньгами. До получки занять вот пришлось…
Девочка, чувствуя поддержку очереди, с новой силой, уже отчаянно голосит:
— Конфе-е-е-ту!
В крик этот она вкладывает всю душу. Тонкий голосок ее покрывает все шумы в сельпо и дрожит, наполняя углы и наводя тоску. Сзади стоит аккуратная девочка с косичками, перевязанными бантиком, и, строго поджав губы, укоризненно смотрит вниз, на маленькую соседку.
— Нельзя так, нельзя! — говорит она.
Если бы не взрослые, которых она стесняется, отчитала бы похлеще. Но девчонка, заливаясь горючими слезами, ничего не слышит.
— Да-а-а-ай!
— Иди-ка ты лучше на улицу, поиграй вон с ребятами, — говорит мать.
— Конфету!
Все в сельпо притихли и с укором глядят на мать. Только лысый Харитоныч, ничего не замечая, деловито щелкает костяшками, бросает гирьки на весы и быстро вешает продукты.
— Следующий!
Наконец дошла очередь до Тарасика. Он купил хлеба и пересчитал сдачу.
— Дайте подушечек на десять копеек, — сказал он, бросив монетку на прилавок.
Продавец взвесил конфет и завернул в кулек. Тарасик взял из кулька две подушечки, а кулек сунул девчонке.
И сразу в сельпо стало тихо. Оборвался, словно куда-то отлетел и растаял, плач. Девчонка прижала к себе кулек, заложила подушечку за щеку, и зареванное лицо ее, еще не просохшее от слез, сразу прояснилось.
— А что сказать надо? — спросила мать.
Но у девчонки за щекой конфета, она слишком поглощена, чтобы внять вопросу.
— Ах ты, негодная! Что сказать надо?
Тогда девчонка, одной рукой прижимая кулек, другой вытащила из-за щеки конфету.
— Пашибо! — и снова запихнула в рот.
В очереди засмеялись, и даже мать, суровая и строгая женщина, глядя на дочку, перестала хмуриться. В сельпо словно светлее стало — будто солнце пробило засиженное мухами окно и осветило все лица. И даже продавец Харитоныч, который обычно видит перед собой только товары, весы, деньги и руки покупателей, точно проснулся и впервые заметил людей.
— Это кто там пищит? — склонился он через прилавок и — небывалое дело! — тоже улыбнулся.
Тарасик поскорее затолкал в сумку хлеб и стал пробираться к выходу. И вдруг столкнулся взглядом с аккуратной девочкой в косичках, перевязанных красным бантиком. Это Нинка с Котов, так называют другой конец села. Строгая, с поджатыми губами, девочка смотрит сейчас на Тарасика растерянно, пораженная, наверно, его великодушием и добротой.
— На́ вот, — сказал Тарасик и сунул ей подушечку.
Но девочка спрятала руки за спину.
— Энта сознательная, не возьмет, — сказала соседка. — Себе оставь, небось самому хотца…
— Да уж бери, раз молодой человек угощает, — сказала другая.
Тарасик сунул ей конфету в кармашек платья и убежал.
На улице он положил за щеку последнюю подушечку, и хотя конфета была необыкновенная — кисленькая, сладкая и душистая и от нее было так хорошо, — Тарасик усиленно соображал, как оправдаться перед матерью за истраченный гривенник.
Скворец № 17
Петру Васильевичу Погуляеву
Проходя вечером по кладбищу, Истратов услышал треск. Он оглянулся, но ничего особенного не заметил. Обычная картина: осыпавшиеся могилы, деревянные кресты с выцветшими на них рушниками, старые березы и липы. Истратов пошел дальше, но снова послышался треск. Тогда он поднял голову и в густой листве березы увидел чьи-то босые ноги. Это был мальчишка. Держась за ветку, он застыл с раскрытой пятерней, а над ним, трепыхаясь в воздухе, кричал скворец. Рассмотреть, однако, безобразника Истратов не успел. Мальчишка стремглав скатился вниз, скрюченная фигурка его нырнула в гущу деревьев и скрылась.
Истратов подошел к дереву и увидел в траве взъерошенного скворца. Глаза скворца воинственно сверкали, он силился подняться, но только беспомощно вертелся, отталкиваясь своим острым черным крылом. В руках Истратова, спокойных и теплых, скворец угомонился, и глаза его устало закрылись.
— Э, братец, да у тебя лапка сломана!..
Истратов присел на скамеечку возле могильной ограды, извлек очки из кармана, надел их и стал рассматривать сломанную ножку.
