Второе дыхание - [21]

— Ну я, а то кто же еще!..

— Ты что, докладывать разучился?!

Пориков был удивлен. Вот уж не ожидал такого официального тона!

— Докладывать разучился, я спрашиваю?! — повысил вдруг голос ротный. И загремел неожиданно: — Что за стойка! А вид у тебя какой?! Как стоишь! Какой подчиненным пример показываешь! Почему воротник не застегнут?! Что тебе здесь, армия или ...!

Голос ротного креп, набирая силу. А писарь все больше тянулся, тянулся до той самой стойки, когда и руки, и ноги, и все как бы само собой принимает нужное положение, а голос автоматически произносит заученные слова.

— А ну, привести себя в надлежащий вид и доложиться по форме! Привыкли запанибрата, пораспустились мне тут... — продолжал греметь командир. И с неожиданной силой гаркнул: — Крру-гом!!!

Пориков вылетел словно ошпаренный. Что с ним могло приключиться, с ротным, какая муха его укусила? А может, пока он мотался по точкам, ротного вновь утвердили в должности и теперь он решил показать ему кузькину мать? Или то генерал страху нагнал такого, от которого ротный и до сих пор не опомнится?..

Приведя себя «в должный вид», Пориков вновь постучался и доложился по-уставному. Ротный хотя и не сразу, но все же отмяк. Показал глазами на стул:

— Выкладывай!

Было все это восьмого мая.

* * *

Еще никто, ни один человек на земле, не знал, каким он будет, завтрашний день, никем пока не угаданный, не открытый, ничем особенным в календарях не отмеченный, — день, которого так ждали и жаждали все, как не ждут и великого светлого праздника, день, по которому истомились, измучились люди за четыре долгих и страшных года войны.

Ночь с восьмого на девятое мая на ротном КП была беспокойной. Днем по радио передали, что войска Первого Белорусского фронта вышли к Эльбе, а войска Первого Украинского прорвали оборону немцев западнее Дрездена и открыли путь на Прагу. Армии Гитлера были разбиты, Берлин — в наших руках. Известия о победе ждали с часу на час, а его все не было...

Возле ротного КП, смущая часовых, третью ночь напролет бродил одинокий старик, хозяин соседнего дома, отец четверых сыновей-фронтовиков. Бродил и томился, не решаясь подойти поближе, спрашивал часового из темноты, не получили ли они «известию», твердо веря, что военным сообщат об этом первым, задолго до того, как скажут всем остальным.

Часовым надоело уж отвечать, просили уйти деда спать. Он соглашался покорно и исчезал на время, но проходило пять — десять минут, и присутствие старика снова угадывалось — по огоньку цигарки, покашливанью и шаркающим стариковским шажкам.

На этот раз предчувствие не обмануло его. В третьем часу ночи в оперативной раздался звонок. Звонили из штаба полка. Срывающийся от радости голос телефонистки кричал в трубку:

«Передайте всем... Всем передайте... Только что сообщили: ПОБЕДА! НЕМЦЫ КАПИТУЛИРОВАЛИ!.. Позовите немедленно командира роты, сейчас с ним будет говорить начальник штаба полка».

Ротный вбежал в оперативную полуодетый, держа гимнастерку в руке. Следом примчался Пориков, застегивая на бегу брюки.

А потом творилось невообразимое. Все хохотали, кричали «ура», целовались. В окнах КП вспыхнул свет. Все ходили будто в пьяном угаре, хотя на всех, на двадцать человек, была выпита лишь бутылка вина, уцелевшая у ротного от Первого мая. Никто не ложился спать, даже думать об этом казалось кощунством.

Неожиданно на задворках раздался яростный лай Арно, сторожившего в погребе ротный картофель, а потом оттуда — один за другим — послышались оглушительные короткие взрывы.

Все выскочили во двор.

На задворках, в нижней рубахе и чьих-то ботинках на босу ногу, стоял старшина Хашимов и швырял в темноту гранаты, одну за другой.

— Ты чего тут шумишь, Хашим?! — крикнул ротный.

— Салут дэлам! — расплываясь в блаженной улыбке всем своим смуглым кавказским лицом, коротко пояснил тот ротному, подбежавшему первым.

Взрывы подняли на ноги всю деревню, на КП прибежали женщины. И вот уже в окнах домов тут и там начал вспыхивать свет. Захлопали двери, заскрипели калитки, от избы к избе заметались хозяйки, полуодетые, и через какие-нибудь четверть часа свет горел в каждой избе.

Рассвело незаметно и быстро — майские ночи коротки. И все равно никто не ложился спать, вся деревня жила, ликовала.

...В этот торжественный день судьба приготовила Порикову еще один приятный сюрприз. Ротный послал его в штаб полка — отвезти расписание занятий роты и ведомость по подписке на четвертый военный заем (рота, как и всегда, подписалась «на всю катушку»), а на обратном пути разрешил навестить лежавшую в госпитале Порошину, поздравить ее с победой.

Бывают дни, которые люди помнят всю жизнь.

Такими днями для многих и многих стали 22 июня — день начала войны — и 9 мая — день ее окончания.

Писарем с утра владело настроение, какое бывает разве что в детстве накануне школьных каникул. День был солнечный, ясный, но с ветром, холодноватый. По голубому майскому небу летели легкие, пронизанные солнцем облака.

Весна уже вовсю погнала молодые соки в стволах деревьев, в стеблях трав, как внезапное похолодание притормозило это движение. И все притаилось в природе, замерло в ожидании устойчивого тепла. Стыла под солнцем березовая роща с проклюнувшимися из почек листочками. Холодной рябью сверкала речка. Остановилась в росте, выметав к солнцу и свету зеленые острые жальца, весенняя молодая трава.