Вторая жизнь - [22]

– Может быть, ей нужно сказать? Что у нее провалы в памяти?

– Мама ей говорила, но Ольга Борисовна забыла. Понимаешь, она живет прошлым, в том времени, когда была счастлива. Рассказывает, как мы были маленькими, как ходили в садик, как они с Евгением Геннадьевичем ездили в Гурзуф летом. Она все помнит, в мельчайших подробностях – как проходили через будку, делали отметку в медкнижке, брали лежаки. Она помнит, какого цвета у нее был купальник и как Евгений Геннадьевич далеко заплывал, а она волновалась. Помнит пирожки с вишней, которые покупали каждый день на набережной. Вишни тогда было много, пирожки растекались, она съедала сразу два и волновалась за фигуру. Кстати, она очень интересно рассказывает – как покупали домашнее вино, катались на катере, жили в крошечной комнатушке и были счастливы. Просто удивительно, какая у нее память на детали – она помнит толстую медсестру, которая отмечала в курортных книжках проход на пляж, и даже помнит, что у той была помада морковного цвета, почти такого же морковного цвета волосы, и она расстегивала халат почти до пупка от жары. И отдыхающие мужчины краснели и бледнели, глядя в ее внушительное декольте. А эта медсестра не собиралась никого завлекать своими формами, просто ей было жарко. Они еще шутили, что Евгений Геннадьевич чересчур долго сдает их книжки, а Ольга Борисовна делала вид, что ревнует его. Мама говорит, что Ольге Борисовне так проще – помнить то, что ей дорого, что казалось важным. Знаешь, она вспоминала, как купила тебе сарафан. И как ты радовалась обновке. Иногда она думает, что Евгений Геннадьевич уехал в командировку – читать лекции, и ждет его возвращения.

– А если она начнет забывать закрыть воду, выключить плиту?

– Нет, в быту она очень организованна.

– Но почему она меня не узнала? Разве я для нее не важна?

– Лиз, я не знаю, правда. Она тут предложила забрать твои детские платья. Помнишь, я всегда за тобой донашивала – ростом была ниже.

– Помню. Мне было жалко отдавать тебе свои платья.

– Да? А я радовалась. Ольга Борисовна смотрит на меня и видит девочку, подружку своей дочери. Она сказала, что ты опять вытянулась и нужно перебрать гардероб – выбрать платья, которые мне подойдут.

– И что мне делать?

– Не знаю. Мама говорит, что это может длиться годами, а может закончиться неожиданно. Зависит от сердца. Сердце у Ольги Борисовны, слава богу, здоровое.

– Ты считаешь, что жить так – это слава богу? Не узнавать собственную дочь – это слава богу? Не знать, не слышать, что я вышла замуж, – это ты называешь слава богу? И узнавать чужого человека – это слава богу? – Лиза расплакалась. – Как ты думаешь, она перестала меня узнавать из-за того, что я не была на папиных похоронах?

– Не знаю, Лиза, я правда не знаю.

– Ты считаешь, что, если бы я тогда приехала, мама бы не заболела?

Полина не ответила.

Так Лиза осталась совсем одна. У нее был только Рома, который был ей мужем, но чужим человеком. С которым было удобно жить – по расчету.

Когда Рома переехал в ее квартиру, Лиза поначалу удивлялась. Он спрашивал разрешения сходить в душ, включить телевизор. Он спрашивал, где стоят кастрюли и где хранятся мешки для мусора. Он не осмеливался залезать в ящики стола и чувствовал себя как в гостях.

– Ты странный, – заметила Лиза, – в чужих домах ты был хозяином, и мне это в тебе нравилось.

К удивлению Лизы, Рома перестал мыть посуду, пылесосить и скапливал свои рубашки и носки в корзине для грязного белья. Он наливал чай себе, забывая предложить Лизе. Она запускала машинку, развешивала белье и мыла посуду. Рома гладил свои рубашки и тщательно отглаживал стрелки на брюках, но постельное белье оставлял, давая понять, что его должна погладить Лиза. Даже в магазин он ходил для себя – покупал то, что привык есть утром. Колбасу, яйца, йогурт.

– Почему ты не купил мне сыр? – спросила однажды Лиза.

– Ты не просила.

– А ты сам не мог догадаться? Ты же знаешь, что я по утрам ем сыр. Вполне конкретный сыр. И ты знаешь какой. Если ты купил себе хлеб, почему не купил мне тот хлеб, который ем я?

Рома молчал.

Их жизнь и вправду была странной. Рома занял правую сторону кровати, там, где стояла тумбочка и настольная лампа. Лиза привыкла читать по вечерам, а Роме мешал свет. Он мог оставить включенным телевизор, и тот гудел ровным фоном. Лиза же давно не смотрела телевизор.

Рома скреб по ее любимой и единственной сковородке ножом, когда жарил яичницу, – Лизу аж трясло.

– Ты можешь не портить мою сковородку? – вспыхивала она.

– Что ты злишься? – не понимал Рома.

Чем больше она закипала, тем более спокойным и улыбчивым становился Рома. Да, он не ловил ее намеков, не читал книг, не смотрел те фильмы, которые она любила. Они были разными. Очень разными. А чего она хотела? Разве она этого не знала? Как мама говорила? Чашка из другого сервиза? Лизу Рома стал раздражать быстрее, чем она рассчитывала. Она даже не звонила Полине, потому что доподлинно знала, что скажет подруга – нужно относиться терпимее, первый год всегда испытание для молодой пары и прочие банальности. Лизе уже начало казаться, что этот странный брак можно расторгнуть так же быстро, как он был заключен. И зачем она только на это согласилась?