Вторая жена - [10]

— Дешевка, — с нажимом сказала мать, забирая детей и переселяясь в Лондон. — Мне никогда не нравилась твоя комната, а Пирса вообще от нее тошнит. Он говорит, что все в Черри-Триз симптом плохого вкуса.

Хилари нашла в словаре слово «симптом», но ее усердие было достойно лучшего применения. «Симптом», «архетип», «воплощение», «квинтэссенция». Она твердо знала лишь одно: Пирс (которого называли партнером матери) этого не одобряет, а раз так, этого не одобряет и мать. Хотя было время, когда мать восторгалась обоями их старого дома, помогала Хилари прикалывать к ним призовые розетки и говорила, что они красивые. Но это было очень давно. Еще в жизни до Пирса.

Пирс был редактором роскошного-прероскошного журнала, посвященного дому и саду. Он всегда говорил по мобильному телефону, иногда рявкал приказы невидимым людям, а иногда говорил голосом, который Филип насмешливо величал чарующим и называл собеседников «моя прелесть» и «моя радость». А теперь таким телефоном обзавелась и мать. Она соглашалась с каждым словом Пирса и даже писала статьи для его журнала. Однажды она использовала спальню Хилари как иллюстрацию к статье «Идеальная спальня для городского ребенка».

— Но я не городской ребенок, — обиженно сказала Хилари, когда мать показала ей статью.

— Теперь городской, — лаконично прозвучало в ответ.

А приход отца только подтвердил это. Она действительно городской ребенок. Старый дом теперь потерян для нее навсегда, потому что отец собирается жениться на ком-то другом. На женщине по имени Фелисити, у которой есть дочь Аннабел. Хилари возненавидела обеих, едва узнав об их существовании.

Большую часть времени она воевала с близнецами, но они были единодушны в одном. В том, что касается их родителей. Они решили во что бы то ни стало вновь свести отца с матерью. Филип, бывший старше Питера на десять минут, являлся главой заговора, цель которого до сих пор казалась легкой и вполне достижимой.

— Просто нужно подождать, — всегда говорил Филип. — Да, они развелись, но никто из них не собирается жениться во второй раз.

Но Хилари это внушало определенные сомнения.

— Я думаю, что мама и Пирс когда-нибудь поженятся. В конце концов, они живут в одном доме и в одной спальне. — Хилари придавала этому факту огромное значение.

— Нет, этого не будет, — уверенно отвечал Филип. — Пирс не женится на маме. Я знаю это, потому что подслушал их разговор. Пирс говорил ей, что брак существует для обыкновенных людей, а не для таких, как они сами. Говорил, что у них открытая связь и что они не нуждаются в куске бумаги, который бы привязывал их друг к другу.

— А что сказала она? — полюбопытствовал Питер. Он не любил Пирса не меньше остальных, но втайне предпочел бы, чтобы мать вышла за него, а не жила в грехе. Как и Хилари, он придавал большое значение тому, что у матери и Пирса была общая спальня. Если неженатые люди живут в одной спальне, это грех. Он знал это и тревожился. Брат Том всегда говорил, что жить с кем-то вне брака большой грех, а это нехорошо. Господу это не нравится. А брат Том в таких вещах разбирается.

— А мама, как обычно, пробормотала, что Пирс совершенно прав и что ей надоело быть обыкновенной, — с горечью ответил Филип. — Иногда я думаю, что она согласится, даже если этот ужасный человек скажет, что луна сделана из зеленого сыра.

— А мне нравится быть обыкновенной, — заявила Хилари. — Я ненавижу этот пижонский дом и пижонов, которые приходят сюда. На самом деле все они обыкновенные и только притворяются, что это не так.

— Во всяком случае, папа обыкновенный и не пытается притворяться кем-то другим, — сказал Филип, и эта мысль утешила их всех. — У него нет ни подружки, ни кого-нибудь другого. А маме рано или поздно надоест эта дубина Пирс. В конце концов, это всего лишь вожделение.

Хилари промолчала, боясь признаться, что значение этого слова ей неизвестно. Почему она не такая умная, как Филип и Питер, которые знают все на свете? Потом она заглянула в словарь и восполнила этот пробел. «Стремление к радости, к удовольствию, к чему-то приятному…» Дальше можно было не читать. Этого было достаточно. Она не могла представить себе, что приятного могла найти мать в Пирсе. Возможно, матери нравится, что Пирс всегда называет ее «мое сокровище» и «моя радость». Кажется, отец этого не делал. Кроме того, Пирс всегда говорит маме, что она самая стройная и обворожительная женщина на свете. Все это приводило Хилари в еще большее уныние, потому что после переезда в Лондон девочка сильно прибавила в весе. Только вчера одна из одноклассниц, соучениц по Вулстонской дневной школе для девочек в Сент-Джонс-Вуде назвала ее толстухой.

— Лучше быть толстухой, чем испытывать отвращение к пище! — крикнула Хилари, перед тем как стукнуть обидчицу.

За крик и драку ей объявили выговор и заставили сказать перед всем классом: «Я не буду вести себя так, как не подобает леди». Кроме того, ей задали домашнюю работу на пасхальные каникулы. Вулстонская дневная школа была частной и имела репутацию учебного заведения, в котором из девочек делают умных и воспитанных юных леди. Этим она сильно отличалась от прежней уэстгэмптонской школы, имевшей сомнительную репутацию поставщика матерей-подростков. Ее выпускницы обладали широким спектром возможностей. Некоторые становились контролершами огромного супермаркета в пригородном комплексе, другие поступали в университеты, но подавляющее большинство понятия не имело, чем оно хочет заниматься кроме как рожать детей. Подобная точка зрения была самой распространенной. Хилари нравился Уэстгэмптон. Там от нее ничего не требовали, и это ее вполне устраивало.