Вторая весна - [78]

— Брось, Воронков! — обиженно нахмурился Сычев.

— Ты полегче. За кого нас считаешь? — крикнул Зубков.

— А чего ты стоишь? Заснул? Поехали! — перевесившись в окне, капризно сказал Помидорчик шоферу автобуса.

Костя Непомнящих молча включил зажигание. Все в нем: и то, что он ухом не повел на обидный приказ Помидорчика, и каменно неподвижная спина, и даже резкий скребущий звук стартера, — все выражало холодное презрение. Но тронуться он не успел. Раздался требовательный женский крик:

— Постойте!.. Погодите!.. И меня с собой возьмите!..

К автобусу бежала, развевая полы модного пальто, Крохалева-дочь.

— Дитятко мое! — отчаянно всплеснула руками Крохалева-мать. — И что же ты с нами делаешь? От семьи отламываешься?

— Не могу я… Страшно мне! Непосильно… Зажмурившись ехала сюда! — сердито кричала Антонина и ослабела, дрогнула голосом, ухватилась за отца. — Ой, папаня, что же мне делать? Что же вы молчите, папаня?

— Да не держи ты меня, чудовища! У меня работы по горло! — отцепляя ее руки, крикнул разозленно Ипат. — Решила ехать — езжай! На пару с Помидорчиком. Чу́дная парочка!

Он повернулся к жене и издевательски поклонился в пояс:

— Спасибо за срам. Твое ученье-воспитанье, жена-мироносица!

— Не ври, не ври, бородатый черт! — застонала жена. — Сам, сам мирволил, сам поблажку давал! — Она обеими руками схватила дочь. — Нехорошо-то как получается, родимушка моя, некрасиво как!

— Не могу, маманя! Вы на руки, на руки мои посмотрите! — протянула руки Тоня. — Вот… волдыри… полопались… Хорошая парикмахерская не возьмет. Клиенты побрезгуют!

— Тонечка, стыдно же, ей-богу, перед ребятами! — бросилась к ней Лида Глебова. — Ой, как стыдно!

— Ты и сама-то из-за Витьки остаешься, знаю! — озлилась опять Антонина. — А то бы и сама удрала. А мне никого не стыдно! И не держите меня. Никто меня не удержит!

— Не тронь ее, Лида! Пускай едет в свою парикмахерскую! — не глядя на сестру, проговорил Виктор глухим голосом.

— И то! Таких лучше вовремя отбить. Из зерна — мука, из шелухи — пыль! — безнадежно и отрекаясь сказал Ипат и зашагал к лесосеке.

— Рано вы, дядя Ипат, людей с шелухой мешаете! — колюче крикнул ему вслед Воронков. Он рывком, бесцеремонно и грубо повернул Тоню к себе лицом. — Врешь, я-то тебя удержу! Обратно ты не поедешь! Поняла? Молчи! — прикрикнул он.

Илья крепко, рвись не вырвешься, обнял Антонину за плечи, и она пошла с ним, сразу обмякшая, покорная.

Прощай, Антонина Петровна,

Неспетая песня моя! —

запел плаксиво Сергей, и все засмеялись. А Лида крикнула весело Илье:

— Молодец, товарищ Воронков!

— А ты как думала? — обернулся смеясь Илья. — По армейскому уставу: взаимная помощь и выручка!

Остановившийся Ипат вдруг захохотал, откидываясь в смехе назад. Так, со смехом, и зашагал к лесосеке, весело постукивая по деревьям обушком вытащенного из-за спины топора.

Автобус вдруг взревел басом, напугав взвизгнувших девчат, и поплыл, покачиваясь на колдобинах. А люди, стоявшие по обе его стороны, мгновение так и стояли, удивленно глядя друг на Друга через опустевшую дорогу. В переднем ряду стоял Кожагул, крепко опираясь на пастушью палку-крюк. И, ткнув ею в сторону автобуса, увозившего Помидорчика, старый чабан сказал с беспощадным презрением:

— Хурда![18] Такой на целину рано пускать!

Глава 26 Многие, в том числе и волк, высказывают свое частное мнение

Борис плутал по лесу, отыскивая «штаб». По словам Воронкова, сейчас должны были отправиться смотреть наиболее трудный участок пути директор, Садыков, Неуспокоев и начальники автовзводов. «Штаб» он нашел на уютной полянке, огороженной с трех сторон стеной косматых черных елей. Здесь горел костер, на котором кипел медный ведерный чайник. А по вскрытому ящику с консервами и по валявшимся вокруг во множестве пустым консервным банкам можно было догадаться, что здесь питательный пункт для работавших на лесосеке.

Рядом с костром похилился набок большой шалаш горных охотников или пастухов, из ветвей с пожелтевшей осыпающейся хвоей. А чуть дальше стояла четырехтонка. Борис узнал машину, на которой начал поход, — мефодинскую, переданную теперь Полупанову. Павел сидел в кабине, подремывая, а на подножке ее тесно разместились водители, курили, поплевывали и говорили тихо, почти шепотом, о маслоподаче, амортизаторах и еще о чем-то специальном.

Вокруг костра сидели Шура, Марфа и. Неуспокоев. Не видя ни директора, ни завгара, ни начальников автовзводов, Борис с сожалением решил, что он опоздал, но Шура успокоила его:

— Мы идем сейчас осматривать «Слезы шофера», — тоже почему-то шепотом сказала она. — Пойдете с нами? Директор и Бармаш уже ушли, И Курман Газизович ждет Грушина и Воронкова.

Шура оглянулась, и теперь только Борис увидел завгара. Садыков спал, сидя на кожаной подушке, вынутой из кабины, привалившись к жердям шалаша. Резче выступила на его лице, как у больного, желтизна, обострились скулы со свежими порезами от бритья, но был он, как всегда, туго затянут офицерским ремнем, как всегда, блестели глянцем выбритые щеки и строго стягивал шею белоснежный подворотничок.

— Как сел покурить, так сразу как в воду канул. Вымотался окончательно, — ласково посмотрела на него Шура.