Вторая весна - [40]

— Как погода, Александра Карповна? Не помешала интересной прогулке?

— Погода мерзость, а интересной прогулке нет, не мешала, — спокойно ответила Шура, медленно снимая пальто.

Неуспокоев бросился помочь ей и, глядя через плечо девушки на Бориса, деланно удивился:

— Борис Иванович, голубчик, что с вами? Почему у вас такой грустный, я бы сказал, похоронный вид? «Не узнаю Григория Грязнова!» — пропел он томным голосом. — Что вас так расстроило? Может быть, пропажа портфеля с пустой молочной бутылкой и фотоаппарата? Успокойтесь, вон они лежат.

Борис посмотрел на его крупный нос с наглыми ноздрями и вдруг почувствовал, что он очень не любит этого человека. Он сел третьим на диванчик и тут только разобрал, что Башмакова примостилась неудобно на маленьком стальном сейфе.

— Что я вижу? Наша Марфа Матвеевна на трехстах тысячах сидит! — засмеялся он.

— Истинная Марфа-посадница, — хмыкнул Корчаков. — Слышала она где-то лекцию о бдительности и вот уже вторую неделю не слезает с несгораемого ящика. А сейчас, в дороге, одна оставаться боится, так всюду за мной с ящиком ходит. А в нем пять пудов без малого.

— Смейтесь! — сердито посмотрела секретарша на директора. — Сижу, как клушка в лукошке, а я ведь всю жизнь на производстве, на строительстве. Вот такой девчушкой начала работать, еще Ленинград чинила.

— Чинили Ленинград? — спросил Борис, пряча улыбку, но Марфа заметила ее.

— Чего улыбаетесь, товарищ корреспондент? Я рубашки да кофты чинить не согласна. Я согласна города чинить. Всю жизнь горы ворочала, а тут, на-ка, сиди на оборотных средствах, прах их возьми! А всё сапоги!

— Какие сапоги? — удивился Неуспокоев.

— Вот какие! — выставила Марфа ногу в огромном сапоге. — Сорок пятый номер! На Медного Всадника! Шаг шагнешь — они, окаянные, сваливаются, Егор Парменович небось научил завхоза такие бахилы мне выдать, чтоб от секретарства не сбежала!

— Сиди, сиди, Марфа-посадница, — устало улыбнулся ей директор. — Работа как раз по тебе. Женщина, слабый пол.

— Слабый пол! — всплеснула руками Марфа и захохотала, прикрыв рот ладонью. — Иду, аж земля трясется! Центнер чистого веса без бумаги, вот какой слабый пол!

Все, кроме Садыкова, засмеялись. Завгар, морщась, нетерпеливо разглаживал ладонью карту. Неуспокоев смеясь смотрел на Марфу. Жаркотелая, пылко-румяная, с грудью, туго натянувшей кофту, она обольщала одним неиссякаемым своим здоровьем. Жарко, томно было в полушубке ее могучему, цветущему телу.

Все еще смеялись, когда Садыков сказал недовольно:

— Давайте о деле, товарищи. Что?

Он был зол и утомлен до крайности, его пробирал озноб бессонницы и непогасшее еще возбуждение.

— Что же, давайте о деле, — вздохнул покорно Егор Парменович. — Вчера не догонишь, от сегодня не уйдешь.

— Нет, значит, бродов? — посмотрел на него Садыков.

— Со всей ответственностью говорю — нет! Собственными ногами перещупал. Видите, вот! — поднял директор ногу. Подметка была оторвана до половины, и сапог ощерился, как клыкастая собачья пасть. — Подметки что, ноги выдергивает! Трясина зыбучая!

— Я тоже переправу не нашел, — глухо сказал Садыков.

— Да-а, дела! — Усы директора дернулись. — Хороший мы с вами, Курман Газизович, стратегический план разработали. Одна колонна двигается… Другая колонна двигается… Ди ерсте колонне марширт… Ди цвейте колонне марширт… Помните? Типично штабная работа. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Вот и обскакал вас старший агроном, Курман Газизыч!

Садыков резко вскинул голову, но сдержался и промолчал, лишь крепко провел ладонью по волосам, жестким и прямым, как вязальные спицы. «Они, наверное, и холодные, как проволока», — брезгливо подумал Неуспокоев. Его сегодня все раздражало в Садыкове: и его набрякшие от бессонных ночей веки, и нелепый, идиотски сшитый китель, и привычка завгара среди речи вдруг, неожиданно спросить криком «что?», и вот даже его волосы. Ровным, вежливым голосом, но желчно кривя рот, он спросил:

— Как же это получилось у вас, товарищ Садыков, что посадили вы всех нас в лужу?

— Вот… так… — вздохнул Курман Газизович и развел руки.

— Так! — Неуспокоев зло поднял плечи. — Еще Достоевский писал: «Прелестное русское слово “так”». Действительно прелестное! Всё объясняет. Как-то так получилось… Не знаю, так вышло… Нет, извините! Так, да не так! — Он с треском захлопнул несессер. — Куда вы нас завели! «Ко Христу за пазушку?» Так, кажется, вы изволили сказать вчера, в городе? Вы же, Садыков, майор запаса, танкист. Вы обязаны были заранее разведать трассу, прямую, короткую и годную для тяжелых машин. А вы, оказывается, и впрямь доверили это дело своей машине. Она у вас дорогу нюхом чует!

Прораб пытался говорить с веселой иронией, с «чуть-чуть иронической интонацией», как сам он советовал, но выходило у него зло, тяжело и отнюдь не весело! Он не спеша закурил и, лениво затянувшись, закончил с тяжелым презрением:

— Видел я у вас здесь верблюда на чигире. Ходит по кругу с завязанными глазами. И вы вели нас с завязанными глазами.

— Вот кто меня подвел! Смотри! — закричал Садыков и ткнул в карту пальцем. — Чистая степь! Что? Я топографии не должен верить?