Вторая весна - [16]

— Передние в какой-то луже сели, — сказал Полупанов. — Ну и водители же у вас.

— У вас, поди, лучше? — запальчиво спросил казахстанец Непомнящих. — У тебя, к примеру, что, звезда во лбу, а?

Полупанов высокомерно оглядел Костю и не ответил.

— Видели, как Садык-хан газовал? — засмеялся вдруг Вадим.

— Горяч да кусач! — улыбнулся и Мефодин.

— Будешь кусач! — холодно сказал Полупанов. — За каждую кочку цепляетесь.

— Так сними нас с машин, — весело посмотрел на него Мефодин.

— Нужно будет — снимут.

— А ты за мою баранку сядешь?

— Нужно будет — сяду.

— Ты? За мою баранку? — по-прежнему, не обижаясь, весело удивился Мефодин и захохотал. — Да я, тебе, Паша, раньше нос на сторону сворочу! Ишь задрал нос, кочергой не достать!

— Ну, знаешь, я такие разговорчики не люблю! — Лицо Полупанова обиженно дрогнуло. Он повернулся и зашагал к своей машине.

— Задаются ленинградские водители! — посмотрел вслед Полупанову водитель с будущими усиками, тоже казахстанец. — Прямо абсолютные чемпионы баранки!

— А ты лучше помолчи, Яшенька, — ласково и насмешливо сказал Костя Непомнящих. — Сам-то сколько баранку вертишь? Уже четвертый месяц? Бона! Тогда вытри сначала под носом, сажа у тебя там.

Яшенька покраснел и отвернулся.

— Садык обратно катит! — крикнул Вадим, захохотав, и указал трубкой на мчавшуюся вслед за садыковекой машиной «техничку».

К задней стенке ее был привинчен нестерпимо блестевший на солнце большой медный умывальник.

— Ты смотри! И в степь с умывальником приехал.

— Будьте покойны! — сказал Мефодин. — Он и целлулоидный подворотничок не забыл. Давай по коням, братва. Сейчас тронемся.

Водители побежали к машинам. Мефодин открыл кабину.

— Вася, здорово, друже! — сказал кто-то за его спиной.

Шофер рывком обернулся и увидел человека с глазами-бусинами.

— Шполянский? Ты как сюда попал?

— Целинный энтузияст. А шо? Не веришь?

В голосе Шполянското были и вызов и насмешка.

— Вот так да, — ошеломленно провел ладонью по лицу Мефодин. — Оська Шполянский — целинник… Ладно. Поехали.

— Я з тобою, Вася. Будь ласка, — в спину Мефодину сказал Шполянский.

— Садись, — хмуро ответил водитель.

В кабину сели втроем. Передние машины уже тронулись и сразу пошли па предельной скорости. Мефодин рванулся вдогон. На крутом повороте Шполянский навалился плечом на водителя и, понизив голос, сказал:

— А ты чув, козаче, яки тебе Садык-хан слова казав у городи? «Смотри, Мефодин!» Хай тебя бог милует, Вася, але неначе Садык, на тэ поганэ дило намекал.

— На какое поганое дело? — тихо и трудно спросил Мефодин.

— А з козой, Вася.

«Что за коза?» — подумал Борис.

— Навязался он, сатана, на мою душу! — с сердцем вырвалось у Мефодина. — А ты, Оська, не пугай! Не пугай, слышишь? — крикнул он, бросив на Шполянского быстрый, блесткий взгляд. — С погаными делами кончено! На целину еду, на чистые земли!

Щелчком он сдвинул «бобочку» на затылок и весело поднял одну бровь.

— Садык-хану нужны шоферы некурящие, непьющие, только семечки грызущие. А все же, что там ни говори, есть в нем шоферская душа!

— Разве у шоферов какая-нибудь особенная душа? — засмеялся Борис.

— А как же! — щедро улыбнулся Мефодин. — Лихое наше дело! Свободная профессия! Дурак тот, кто говорит, что шофер, мол, извозчик, подбрасывает да подвозит. Врешь! Шофер — это вроде моряка. Он по-настоящему только на дороге живет. Большое это слово — дорога! С дороги далеко видно! Был бы руль в руках, больше мне ничего не нужно. Всю жизнь готов ехать! Это что, от характера, что ли? — посмотрел он на Бориса.

— Пожалуй, — согласился Чупров. — И очень хорошо, если любишь свое дело. Это уже половина твоего счастья.

— Во-во! — снова улыбнулся Мефодин. Улыбка его была доброй, доверчивой. — Я как получил впервые машину… Ну-у! Куда-а! Счастливее меня никого нет! Без машины я нуль без палочки, а на машине — талант! Я не хвастаю, люди так говорят, спросите. А потому закрепился я за ней намертво!

Борис искоса, осторожно посмотрел на него. Мефодин вел машину с небрежной хваткой опытного водителя. На подушке своей сидит свободно, уверенно, как всадник, слившийся с седлом. И кабину принарядил. По верху боковых окон темно-зеленые плюшевые занавески с помпонами, в стеклянной пробирке бумажный цветок. Не роскошное, но любовное убранство.

— Я дорогу видеть хладнокровно не могу, — снова; заговорил Мефодин после долгого молчания. — Тянет!: Каждый день что-нибудь новое, встречи разные…

— А что ни встретишь, и жаксы и жамая, все клади в карман, — намекая на что-то нехорошее, ухмыльнулся Шполянский.

Мефодин сразу помрачнел, нахмурился, но промолчал.

Борису показалось, что между ними есть что-то, крепко их связывающее. Но что это может быть? Уж очень они разные.

Пышной шапкой весело поднимались Васины кудри. Ими заросла, казалось, и малокозырка-«бобочка», всегда ухарски сдвинутая на одну бровь. А выпущенная на лоб волнистая прядка придавала его лицу неукротимое озорство. Но не только шевелюра, все у Мефодина было кудрявое, бесшабашное, озорное: и пушистые ресницы, и смешные, перевернутые запятыми брови, и задирчивый нос, и трегубый рот с рассеченной верхней губой. И голос был кудрявый, с картавинкой, и даже улыбка, навсегда застрявшая в углах губ, тоже была какой-то перепутанной, то веселой, озорной, с хитринкой, а то несмелой и виноватой.