Вторая поездка - [3]

— Это точно, кум.

— Что говорить, Алесио прав, и ты прав тоже. Никто ничего не понимает, видишь ли. Я и сам не понимаю, почему мне нужно ждать.

— Ждать чего?

— Сам не знаю: пока накатит, — проговорил Циклон и отвернулся.

Не поверишь, но хотя это меня и не застало врасплох, я все же застыл как вкопанный, а Циклон не давал мне времени опомниться, смотрел прямо в глаза, будто на что-то решаясь.

— Ты догадываешься, — произнес он наконец, — с Алесио и с другими я не могу об этом говорить, иначе придется кому-то съездить по морде, не люблю, когда меня считают чокнутым.

Я сделал то, что делают, когда ничего другого не остается: положил руку ему на плечо и крепко сжал.

— Ни черта я не догадываюсь, — сказал я, — но спасибо тебе, Циклон.

— Мы с тобой хоть поговорить можем, — отозвался Циклон. — Как в тот вечер после Коджио, помнишь? Ты догадался, ты сказал мне: «Продолжай в том же духе».

— Уж не знаю, о чем это я догадался, просто все было здорово, об этом я и сказал, наверное, не я один.

Он посмотрел на меня, давая понять, что дело не только в этом, потом засмеялся. Мы оба расхохотались, чтобы снять напряжение.

— Дай-ка сигаретку, — попросил Циклон, — пока Алесио не следит за мной, как за маленьким.

Мы закурили, повернувшись лицом к реке, к теплому, влажному полуночному ветру.

— Вот видишь, какая штука, — сказал Циклон, словно бы теперь ему стало легче говорить. — Я ничего не могу поделать, я должен драться и ждать, когда придет момент. Когда-нибудь меня пошлют в нокаут всухую, веришь ли, просто страх берет.

— Тебе нужно время, чтобы разогреться, только и всего.

— Нет, — возразил Циклон, — ты прекрасно знаешь, что это не так. Дай-ка еще сигаретку.

Я ждал, сам не зная чего, а он курил, глядя на реку, и усталость после боя понемногу испарялась, скоро нужно будет возвращаться в город. Слова не шли у меня с языка, хочешь верь, хочешь нет, но после всего происшедшего я должен был у него спросить, мы не могли это так оставить, так еще хуже. Циклон притащил меня в порт, чтобы что-то сказать, и мы не могли это оставить так, видишь сам.

— Не очень понимаю, о чем ты, — сказал я, — но, наверное, я думаю так же, как ты, иначе совсем непонятно, что с тобой такое творится.

— Что творится, ты уже знаешь, — отозвался Циклон. — А вот что думать об этом, подскажи.

— Не знаю, — с трудом выдавил я.

— Накатывает всегда одинаково, начинается с полной отключки, мне все без разницы. Алесио что-то кричит в ухо, бьют в колокол, а когда выхожу на ринг, чувствую себя так, будто все только начинается, не могу тебе объяснить, все так чуднó. Если бы не противник, левша там или Кот, я бы мог подумать, будто сплю или что-то в этом роде, а потом сам не знаю, что на меня накатывает — и все заканчивается очень быстро.

— Для противника, ты хочешь сказать, — заметил я в шутку.

— Да, но и я, когда судья мне поднимает руку, ничего не чувствую, будто вернулся издалека, и лишь потом понемногу начинаю понимать, что произошло.

— Допустим, — начал я, не зная, что и сказать, — допустим, что тут такая штука, кто его знает. Но дело в том, что надо идти до конца и не портить себе кровь, ища объяснений. Я, по правде говоря, думаю, на тебя потому и накатывает, что ты сам этого хочешь, и это здорово, и не надо больше об этом.

— Да, — согласился Циклон, — наверное, я сам этого хочу.

— Хотя я тебя и не убедил.

— Да тебе и самому с трудом верится.

— Перестань, Циклон. Ты хочешь одного: послать в нокаут Тони Джарделло, и это, сдается мне, яснее ясного.

— Это уж точно, и все же...

— А еще мне кажется, будто ты хочешь сделать это не только ради себя.

— Ага.

— Потому и дерешься лучше, верно ведь?

Мы шли назад к машине. Мне казалось, будто Циклон своим молчанием признавал реальность того, что связывало нам языки все это время. В конце концов, так тоже можно все высказать, причем без страха, понятно, о чем я? Циклон высадил меня на остановке автобуса, вел он машину медленно, чуть не спал за рулем. Того гляди, врежется во что-нибудь, пока доедет до дома; я беспокоился, но на следующий день увидел фотографии и интервью, которое взяли у него поутру. Рассказывал он журналистам, конечно же, о предполагаемой поездке в Штаты, о великом матче, который медленно, но все же приближался.

Я уже говорил тебе, что не смог поехать с Циклоном, но мы, болельщики, обменивались информацией, не упуская ни единого пустяка. То же самое было во время поездки в Штаты Марио Прадаса; сначала сообщения о тренировках в Нью-Джерси, бой с Гроссманом, отдых в Майами. Марио прислал открытку в газету «Графико» о том, как ловил акул или что-то в этом роде, потом бой с Аткинсом, контракт на участие в чемпионате мира, статьи в газетах янки, с каждым разом все более восторженные, и в конце (конечно, печально, я говорю «в конце», но это так и есть, черт возьми) встреча с Джарделло, мы не отходим от приемников, пять раундов вничью, шестой за Марио, седьмой вничью, чуть не в самом начале восьмого голос комментатора захлебывается, повторяет счет секунд, кричит, что Марио встает, падает опять, новый счет до конца, Марио в нокауте, а потом — фотографии, и нам дано вновь пережить свою беду, Марио в углу, и Джарделло кладет перчатку ему на голову, конец, говорю тебе, конец всему, о чем мы мечтали вместе с Марио, благодаря Марио. Что же тут удивительного, если не один и не два аргентинских журналиста заговорили о поездке Циклона, намекая на «символический реванш», так они это называли. Чемпион, как ни в чем не бывало, ожидал соперников и выбивал их по одному, все складывалось так, будто Циклон шаг за шагом повторял ту, прежнюю поездку, на пути его вставало все то же самое, те же преграды, какие янки воздвигали перед любым, кто рвался в чемпионы, особенно перед чужаком. Каждый раз, читая статьи, я думал, что, будь Циклон со мной, мы бы не стали это обсуждать, просто обменялись бы взглядами, понимая друг друга по-иному, не так, как все прочие. А Циклон, поди, тоже думал об этом, даже не читая газет, каждый новый день был для него репетицией чего-то главного, от чего сосало под ложечкой, и об этом он ни с кем не хотел говорить, как говорил бы со мной, при том что и мы ни до чего путного не договорились. Когда в четвертом раунде он разделался с первым противником, неким Доком Пинтером, я послал ему поздравительную телеграмму, и он ответил тоже телеграммой: «Продолжаю в том же духе, целую тебя». Потом он дрался с Томми Бардом, который в прошлом году выстоял пятнадцать раундов против Джарделло, Циклон его нокаутировал в седьмом раунде, излишне говорить, как бурлил Буэнос-Айрес, ты еще был сосунком и не помнишь, были такие, что не вышли на работу, на заводах беспорядки, думаю, нигде не осталось ни капли пива. Фанаты были так уверены в своем кумире, что насчет следующего боя не волновались, и были правы, потому что Ганнер Уильямс едва-едва смог выстоять против Циклона четыре раунда. Теперь началось самое худшее, изматывающее ожидание до двенадцатого апреля, всю последнюю неделю мы каждый вечер встречались в кафе «Майпу», приносили газеты, фотографии, делали прогнозы, но в день матча я остался дома один, будет еще время отпраздновать со всей кодлой, теперь я с Циклоном должен быть рядом, рука в руке через радиоприемник, через что-то такое, от чего у меня стоял ком в горле, от чего я без конца пил, курил и говорил Циклону всякие глупости, то сидя в кресле, то болтаясь по кухне, словно неприкаянный пес, и представлял, что же может думать Циклон, пока ему перевязывают запястья, пока объявляют вес, пока комментатор повторяет все то, что мы знаем наизусть, — воспоминание о Марио возвращается ко всем нам из того, другого, вечера, который не может повториться, который мы так и не приняли, который хотели смыть, как смывается крепким глотком горечь пережитого.