Вторая мировая война 1939-1945 гг. Стратегический и тактический обзор - [35]

Мог ли Петэн поступить иначе? Конечно, нет! Петэн не мог воскрешать мертвых, а Франция была морально мертва еще задолго до начала войны. В то время многие люди, которые стояли вне психологического вихря, бушевавшего во Франции, думали иначе. Они считали, что Париж следовало защищать, как немного позднее Черчилль поклялся оборонять Лондон, что следовало создать народное ополчение и, если окажется невозможным продолжать войну во Франции, перенести ее в Северную Африку.

Первое предложение бессмысленно. Даже если оставить в стороне психологические вопросы, к чему было бы удерживать Париж после потери важных северных стратегических районов: без них все равно нельзя снарядить новую французскую армию. По существу, Париж был бы в положении Лондона, если бы, допустим, враг занял все центральные графства, а вовсе не в положении Лондона, которое имел в виду Черчилль, то есть после высадки немцев в Суссексе и Кенте.

Второе предложение не менее бессмысленно. Армия бельгийских и французских беженцев численностью от 8 млн. до 10 млн. человек сделала невозможным создание любого военного народного ополчения. Даже если допустить, что этой волны беженцев не было, какой прок в нескольких сотнях тысяч людей, не имевших оружия и средств произвести его?

Однако третье предложение реально. Петэн действительно мог бы отступить в Алжир и поднять там свое знамя. К счастью для Британии, у него не было ни желания, ни энергии поступить таким образом. Если бы это произошло, то после вступления Италии в войну 10 июня, когда державы оси стали господствовать в центральной части Средиземного моря, не может быть никаких сомнений, что Гитлер постарался бы добить французов там. В результате еще до конца года вся Северная Африка от Сеуты до Каира наверняка оказалась бы в руках немцев. Но, несмотря на капитуляцию Петэна, Гитлер не действовал таким образом, и это было, как мы увидим дальше, самой гибельной стратегической ошибкой из всех совершенных им во время войны.

Эта удивительная кампания, наиболее поучительная из всех кампаний минувшей войны, показывает:

1. Война и политика. Если цель политики — созидание, а не разрушение, то война как орудие политики может оказаться чрезвычайно выгодным делом.

2. Стратегия сокрушения. При благоприятных условиях преимущества стратегий истребления сравнительно со стратегией истощения огромны.

3. Тактика быстроты. Стратегия истребления требует тактики быстрых действий; темп первоначального броска должен поддерживаться, пока не достигнута цель.

4. Объединение всех средств. Такая тактика требует объединения всех родов войск, всех видов вооруженных сил и средств войны, с тем чтобы сосредоточить максимум сил в полосе наступления.

5. Деморализация командования. Конечная цель применения этой тактики является больше психологической, чем физической, а именно деморализация противника для дезорганизации его сил.

6. Подготовка средств войны. Если вся машина войны не подготовлена заранее, нельзя создать ее во время войны, когда условия благоприятствуют стратегии сокрушения.

7. Воля к победе. Любые политические, стратегические, тактические, административные или иные подготовительные мероприятия не имеют никакого значения, если народ и вооруженные силы не обладают волей к победе и решимостью вынести все тяготы войны.

Теперь рассмотрим каждый из семи изложенных пунктов.

Война и политика. Не принимая в расчет моральные соображения, следует указать, что сила военной политики Гитлера определялась ее конструктивным характером, а слабость политики его противников заключалась в ее разрушительных целях. Его цель была экономической — завоевание для немцев Lebensraum; цель союзников была идеологической — уничтожение политического кредо. Во время этой наиболее удачной из всех кампаний, проведенных германской армией, города бомбились мало, экономические ресурсы неприятеля пострадали незначительно и людские потери, как немецкие, так и союзников, в целом были минимальными. «В отличие от первой мировой войны, — указывает Кернан, — когда районы страны были обращены в развалины, на этот раз ресурсам Франции был нанесен сравнительно небольшой ущерб».[85] Немцы сознательно старались не наносить вреда национальным памятникам.[86] «Немцы, — пишет Уотерфилд, — редко бомбили большие заводы, хотя для них это не представляло никакой трудности».[87] Немцы руководствовались вовсе не альтруистическими соображениями, а чисто эгоистическими. По словам Кернана, они стремились создать «из оккупированной Франции одну большую промышленную, торговую и сельскохозяйственную плантацию»,[88] входящую как составная часть в германский новый экономический порядок. «Немцы добились, — добавляет Кернан, — невозможного с точки зрения довоенных экономистов: начали немедленно извлекать выгоду из завоеванного силой оружия».[89] Немцам удалось достичь всего этого ценой смехотворно малых потерь: вся война во Франции стоила немцам 27074 убитых, 111034 раненых и 18384 пропавших без вести, то есть значительно меньше одной трети английских потерь во время сражения на Сомме в 1916 г.[90]

Стратегия сокрушения. Успешное претворение в жизнь этого вида стратегии значительно облегчилось тем, что французы придерживались теории позиционного фронта, оставшейся в наследство от прошлой войны, а также потому, что французы не хотели понимать или не могли понять, что с появлением танков и самолетов такие фронты устарели. В результате большие силы французской армии бездействовали на линии Мажино. Эта теория не только лишила французов инициативы, но и передала всю инициативу врагу. Таким образом, Гитлеру была предоставлена возможность наступать, где он хотел, когда он хотел и такими силами, какие он считал необходимым использовать. Французы не поняли, что оборонительная стратегия или тактика, рассчитанная на сокрушение или истощение, должна быть динамичной. Французы готовились к позиционной войне, а не к войне, носящей характер динамической стабильности. В результате, как только был прорван фронт, моральный дух французов оказался сломленным. «Par dessus tout, on ne voulait rien risquier: cette fois encore, comme tant d'autres fois dans 1'histoire, le refus d'assumer un risque raisonnable aboutit a 1'extreme peril. Plus precisement sous pretexte de ne rien risquer, on sacrifia toutes les chances parce qu'on n'en courut aucune».