Всяческие истории, или черт знает что - [49]

Когда рот Мэди передохнул и снова мог действовать, положение постепенно переменилось. Бенц тут же оказался самым отчаянным проходимцем, который не заботится о хозяйстве, а еще ленивым псом. Никто-де больше не хотел брать его на работу — еще бы, такого тупицу; ель надо было притащить домой, а не оставлять у цирюльника, мог бы и догадаться, что тот обведет его вокруг пальца. Бенц не смолчал: «Заткнись, а то башку оторву!», но Мэди и не думала останавливаться: «Да хоть бы и оторвешь! А я все равно не заткнусь». Назвала Бенца нечестивцем и добавила, что если уж нос в соплях, не стоит развешивать их до полу. Бенц ничего больше не отвечал, разве что время от времени бормотал: «Да заткнись ты! Да может меня бес попутал, почем тебе знать».

Такие-то разговоры вели за столом супруги, а заодно прочли молитвы до и после трапезы, во время которой Мэди перекусила сама и покормила малыша. Когда есть больше было нечего, все разбежались, и Мэди пришлось переключиться на остальных детей, чтобы заставить их прибраться да умыться. У каждого в голове было свое, каждый хотел поскорее заняться своими делами, общие заботы каждый хотел поскорее спихнуть на другого. Бенц вместе со старшим сыном и подельником в одном лице собирались поживиться чем-нибудь в лесу. Им нужны были дрова. А может, и годная древесина для каретника попадется. У Мэди из головы не шел рождественский четверг, а две девочки отправились просить милостыню. Что было в головах у трех младших, никого не интересовало. Как бы они ни кричали и ни бедокурили, а должны были сидеть дома; пятилетнему и трехлетнему вменялось весь день присматривать за годовалым малышом. Бенц и жену хотел запереть дома; но получив в ответ целый заряд картечи из ругательств, с подробным перечислением всего того, в чем нуждаются дети и о чем он должен был позаботиться и что должен был достать, но ничего не сделал, будучи самым бесполезным дармоедом, — он уже рад был отпустить Мэди, причем чем быстрее, тем лучше.

Бенц думал, если притащит домой валежник, никому и в голову не придет, что это он украл ель. Дерево это было не из его леса, никого он о том не спросил. Много чести будет этим проклятым крестьянам, а против пары чертовых сучьев никто возражать не станет, к тому же сегодня все на ярмарке.

Уходя, он погладил по голове двух ребятишек постарше, самый маленький плакал; когда он ушел, плакали уже все трое.

Бенцу и старшему сыну повезло: им удалось подтибрить довольно хвороста, подрезать кустарника, попался даже стройный молодой ясень — просто мечта любого каретника. Кое-что они припрятали, кое-что паренек должен был сразу оттащить домой — не в пример нынешним временам, когда вор полагает, что вправе проворачивать свои делишки средь бела дня, обокраденного называют нечестивцем и подлым псом, обвинителю подставляют ножку, а вору указывают нору, где схорониться.

Около полудня Бенц велел парню возвращаться домой — проверить оставшихся ребят. На ярмарку Бенц не пошел — приличных людей и приличных мест он избегал, но Рождество отпраздновать все же хотел. А потому свернул он с дороги и через некоторое время подошел к одинокому домику и без околичностей вошел в темную комнату. Внутри пряли две девки, на печи лежал какой-то мужик, а в каморке кашляла старуха. «Пришел все-таки кто-то! — донеслось с печи. — А я уж думал, все на ярмарке». «Да срал я на эту ярмарку! — сказал Бенц. — С тех пор как подобрал там свою толстуху, я туда ни ногой, хватило и того раза». «У тебя ведь там, наверное, дела?» — спросила одна из девок. «Да какие у нашего брата там дела…» «Да хотя бы куртку забрать». «Заткнись ты, ведьма, а то!..» — закричал Бенц. «Да брось, не боюсь я тебя!» — сказал, смеясь, мужик. Бояться и правда было нечего; то, за что Мэди, его жена, уже получила бы целый ворох затрещин, здесь сошло с рук.

Народ подтягивался, сели играть, выпили шнапса, закусив крепким словом и шуткой, обсудили прежние воровские дела и планы на будущее. Обычно все, что здесь замышляли, исполнялось в течение часа. Смеркалось. В комнате висел такой густой табачный дым, хоть ножом режь да на хлеб намазывай. Бенца, которому до дома было ближе всего, послали за инструментом.

Мэди тем временем добралась до Бургдорфа. Как смогла, навела марафет, заштопала самые большие дыры на чулках, взяла в руки лучшую торбу, нацепила фартук поцветастее и во всю вертела головой, лишь бы никто не заметил ее лохмотьев. И не то чтобы все эти меры совсем не помогли. Старый куровод еще на подходе к Обербургу чуть было не угостил Мэди шнапсом на полбацена, если бы только какая-то наглая торговка яйцами не прогнала Мэди и не подсела к нему. Мэди в досаде добрела до скотного рынка, подошла там к торговкам сайками, покопалась в каждой корзине, но цели своей не добилась — зрение у торговок было слишком острое; и если уж ей так хотелось сайку, придется заплатить.

В Рютчельнгэсли торговля была шире, народу у прилавков толпилось больше, и там, где толпа была самая плотная, Мэди и пристроилась; брала товар, откладывала, ходила вокруг да около, пока, наконец, один из торговцев не бросился за ней из-за прилавка, словно собака из-под телеги, а Мэди думала было шмыгнуть и раствориться в толпе, но дырявые грубые чулки подвели хозяйку — в других Мэди была бы спасена. Мэди еще не успела сбросить украденные чулки, а торгаш уже схватил кулек, наподдал Мэди пинка и дал ей убежать. «Чего ж ты ее отпустил, надо было в крепость свести! — сказал ему другой торговец. — Она ж теперь у другого кого украдет». «А мне до других дела нет! — ответил торгаш. — Я чулки вернул, вот и все дела; а пошел бы я в суд, так еще неизвестно, с кем обойдутся хуже — с воришкой или со мной, да еще и доказывать придется, что чулки мои, если ее кто вдруг надоумит».