Всяческие истории, или черт знает что - [15]

На следующий же день в Коппиген должна была отправиться процессия молодых; Курту, который в таких вещах не был искушен, она показалась совершенно великолепной, он грезил въехать к Коппиген настоящим князем, с женой, коровами и лошадьми, и с кучей всякой утвари. Какие у всех будут глаза, как они все будут лебезить перед ним! Мысли эти не давали ему покоя. Но когда назначенный день настал, он вдруг задумался, как же выглядит теперь Коппиген и что на это скажут жена и ее отец; от этих размышлений ему сделалось дурно. Поначалу он решил отправиться вперед и навести порядок, устроить уборку, но кто мог бы этим заняться? Да и ехать домой в одиночку ему не хотелось. Он представлял, как старый слуга, тряся головой, встретит его у ворот, как ему придется обнять мать и есть ее стряпню, а из каждой двери будут выходить старики и молодежь и дивиться на него: он впереди на прекрасном коне, голова не покрыта, а за ним дорогой обоз да свита. Он не собирался отказываться от своей мечты, но не хотел также, чтобы новые родственники и слуги видели безграничную бедность его владений, смеялись над ним; самая мысль об этом внушала ему ужас. Он не стал богаче, чем был, не мечтал о благах, которые были скорее ближе к Луне, чем к его руке, но и показывать отчаянную нищету ему не хотелось; пока он оставался дома, он и сам не знал, насколько беден, и лишь теперь, увидев, как обстоят дела в других домах, осознал, сколь многого он лишен. Чем дальше, тем отчетливее он понимал, что главное теперь не то, какие большие глаза будут у Юрга и матери, а то, какие лица будут у тех, кого он приведет с собой. Это смущение не укрылось от господина фон Оенца, тем более, что причина была ему хорошо известна. Не одного оленя приходилось ему загонять в Коппигене и смеяться над проклятиями, что посылала ему госпожа Гримхильда, и во время этих веселых выездов видел он, какая бедность царила в имении, и частенько, стоило им устроиться на сытный привал под деревом неподалеку, слышал он от кого-нибудь из тех тощих юношей, что собирали хлебные крошки, что живут в замке впроголодь. Виду он, впрочем, не подал, а позаботился обо всем, как на первый день, так и на последующие. Выехали они рано поутру, процессия была богатой, да так торопились, что потратили на дорогу никак не больше четырех часов, хотя сегодня путь этот можно проделать и за час.

Когда процессия поднялась на холм напротив замка, он показался Курту столь серым и маленьким, хотя и был залит золотым утренним светом, что он подумал уже было сказать, будто замок не их, а тот, что он покинул, разрушили и выстроили на его месте вот этот. С тех пор, как ушел он из дому, ему довелось повидать другие замки, и были они настолько внушительнее, что размер собственного его смутил.

Господин фон Оенц радовался, как ребенок: каждому, у кого было, во что трубить, он приказал трубить изо всех сил; науськал собак, чтобы они бегали вокруг повозок и лаяли на все лады; и добился того, на что рассчитывал. Госпожа Гримхильда перепугалась и уж подумала, что снова в ее владения пожаловала охота; она призвала своего стражника, хмурого Юрга, который, однако же, принялся задумчиво качать головой; двух собак, одна из которых уж ослепла, а вторая растеряла все зубы; пажа она так и не дозвалась — тот ушел на поиски чего-нибудь съестного, потому что в замке было хоть шаром покати. И поскольку вооруженной и отважной охраны у нее не было, она сама встала в воротах, обрушила на приближающуюся процессию целый град проклятий, но никакого эффекта это не произвело, и повозки приближались к замку самым наглым образом. Тут Юрг вскинул для приветствия на плечо старый арбалет, но вот натянуть тетиву было нечем, а голыми руками он этого сделать уже не мог. Но гнева Гримхильды это не убавило, храбро стояла она на своем посту, но наконец все-таки разглядела, что не охота это, а нечто другое. А поскольку женщины этого склада всегда предполагают самое худшее, ей вдруг втемяшилось в голову, будто над ней вздумали насмехаться и решили заехать к ней перекусить да посмеяться над ее горестями; о Курте она не подумала. У Гримхильды проснулись воспоминания о прежних временах; и хотя она все еще стояла в воротах, она приказала Юргу запирать их; она решила проучить насмешников, подпустить их к воротам, но позабыла, что одна створка давно сошла с петель и была употреблена по хозяйству. Так она и стояла в гневе и ждала, что будет дальше; глухо лаяли у нее за спиной собаки, а старый Юрг вцепился в ржавый арбалет. Когда она узнала фон Оенца, гнев охватил ее с новой силой; помнила она, как он издевался над ее слабостью, но никак не могла взять в толк, чего ему здесь надо со всеми этими конями в попонах, а за ними еще повозки; Курта она не видела, взор ее был прикован к заклятому врагу.

Тот же повел странную речь, зубы Гримхильды все больше и больше оголялись, подобно тому, как древние утесы показывают свои угрожающие выступы мореходам только тогда, когда столкновение уже неизбежно. Тут Юрг испустил крик и заковылял к крупному всаднику, что держался позади господина фон Оенца рядом с видной девушкой, а позади Юрга ковыляли две собаки, облезлые их хвосты ходили из стороны в сторону от радости. Глубоко, на старинный манер, склонился Юрг перед всадником, и изо всех сил старались собаки дотянуться до хозяина, но никак не могли достать до седла. Поспешила к нему и хозяйка замка, взглянула в глаза, да только не поприветствовала, а тут же спросила, что бы все это значило, не стал ли сын фокусником, а то и шутом. Курт отвечал, что привел домой жену, а с ней и новую жизнь в старую крепость, как она и наказывала, когда он уезжал, и поприветствовал мать. Тогда лучше бы ему, ответила Гримхильда, вернуться одному, а не под предводительством этакого дурня, но все же отошла в сторону, и процессия въехала на двор. Двор этот еле вместил всех гостей, да к тому же зарос травой, так как повырвать ее было некому, да и скота не было, который мог бы ее пощипать, и вообще в замке царило запустение, примерно как на кухне, где не готовят. Они и понятия не имели, что прекрасная дама была дочерью господина фон Оенца, и думали, что он лишь сопровождал молодых. Юрг размечтался о принцессе из восточных стран и конях, груженых золотом и драгоценными камнями, Гримхильда же напустила на себя прежний царственный вид и повела гостей в пустовавшие покои, где кружили в воздухе перья самых разнообразных птиц, которыми, собственно, в замке и питались; собаки радостно носились за перьями и поднимали целые клубы их в воздух. Сюда же слуги вскоре внесли угощение и напитки, здесь же обнаружилась и недостающая створка ворот — ее приспособили вместо стола, водрузив на грубо обтесанные чурки. Агнес и представить не могла, как обстоят дела, и не скрывала своего отчаяния, пожилая же хозяйка сохраняла достоинство, отчасти из уважения к незнакомой невестке, отчасти в попытке внушить уважение ей самой, и равнодушно наблюдала за суетой чужих слуг, будто было это делом будничным и разумелось само собой.