Вся жизнь конспирация. История семьи нелегалов - [81]

Лимб к тому времени завел речь о приехавшей в страну труппе Государственного Большого академического театра, вспоминал свой визит в Москву вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Я нажал под столом ему на ногу. Он взглянул на меня, покрутил головой вправо-влево, не найдя ничего настораживающего, невозмутимо продолжил:

— Наш театр отличается и широким репертуаром, и составом труппы, однако с русским Большим, конечно, не сравним…

Пришлось более решительно и резко повторить сигнал, что его удивило и смутило. Умолкнув, он сосредоточился на закуске, а я перевел разговор на другую тему. Только после обеда по дороге смог объяснить ему свою резкую реакцию и еще раз попросил не вести в общественных местах разговоры на темы, касающиеся России.

— Я же ничего особенного не сказал, — оправдывался Лимб, — просто тепло отозвался о Большом театре. Многие говорят об этом.

— Но ведь ты говорил так, как если бы мы оба хорошо знакомы с Большим театром и являемся знатоками русского балета, — пытался объяснить ему ситуацию, — а рядом сидят русские женщины, они могли услышать и обратить на нас внимание.

— Люди говорят между собой и о России, и о советском искусстве. Многие отзываются весьма позитивно, — не унимался Лимб.

Его настойчивость мне не понравилась, и я сдержанно, но необычно сухо сказал:

— Да, но нам этого делать не следует, чтобы не поставить под удар дело, которому мы с тобой служим.

— Я понимаю, — вздохнул он, — таков наш нелегкий крест…

Пытливый ум Лимба и его обширные связи среди различных по социальному положению людей приводили к получению полезной, подчас неожиданной информации. Однажды он с многозначительным видом спросил меня:

— Не заинтересует ли вас некто Конради? Он постоянно живет, кажется, в Швейцарии, а сейчас по каким-то делам прибыл на пол года к нам.

— Не тот ли это Конради, который убил в Лозанне советского полпреда Вацлава Воровского?

— Да, именно тот, — кивнул Лимб, внимательно следя за выражением моего лица.

Мы незамедлительно отправили в Центр телеграмму. Ответ из Москвы был краток: «Никаких шагов в отношении Конради принимать не будем. Держите его в поле зрения».

В другом случае пришлось «поправлять» Лимба, воспитывать, благо, что он воспринимал это с пониманием и без обид.

В середине августа 1956 года Лимб отправился на своей машине в ФРГ, в краткосрочный, отпуск. По дороге решил навестить своего старого друга, члена Германской компартии. На рассвете, подъезжая к дому товарища, Лимб заметил необычно усиленное движение полицейских машин в городе. «Что бы это могло означать?» — подумал он, не придав особого значения ажиотажу блюстителей порядка. Зашел к товарищу — в квартире встревоженная жена друга.

— Что-нибудь случилось? — спросил Лимб, предчувствуя недоброе.

— Сегодня ночью муж получил условный звонок по телефону. Правительство Аденауэра приняло решение о запрете компартии Германии. В городе идут обыски и облавы на членов партии.

— И где сейчас твой муж?

— Он еще ночью спешно покинул дом, даже ничего с собой не захватил. Тебе тоже здесь не следует задерживаться. Вот-вот полиция нагрянет сюда.

— Может быть, ему надо чем-то помочь?

— Не мог бы ты ему завезти пару рубашек. Я мигом соберу. Находится он в надежном месте.

И она назвала адрес, по которому скрывался муж.

Когда Лимб сел в машину, то в зеркале заднего вида заметил, как к дому подъехала полицейская машина. Они разминулись буквально минутами. К счастью Лимба, полицейских не заинтересовала его машина с иностранным номером, и ему удалось без помех доставить сумку с бельем товарищу, ушедшему в подполье.

Вернувшись из отпуска, Лимб подробно рассказал мне о своих приключениях во время поездки.

— Конечно, мужская дружба и взаимовыручка — дело хорошее и нужное, — начал я издалека, — однако тебе необходимо всегда помнить о том, кто ты, понимаешь?

— А что, разве я поступил неправильно?

— В обычных условиях я наверняка и сам бы так поступил, но в данном случае ты допустил ошибку.

— Я только помог другу в беде, что в этом плохого?

— Ты помог в беде нашему единомышленнику, и за это тебе большое спасибо. Видишь ли, твой поступок не увязывается с железными правилами конспирации нашего сотрудничества. Посуди сам, ты помог товарищу, а себя поставил под надзор полиции. Твой друг наверняка обошелся бы и без запасной пары рубашек. Сравни сам, что важнее: пара белья или та работа, которую ты выполняешь с нами вместе? Пойми меня правильно. Твои действия в данном случае нельзя одобрить. Это неоправданный риск, последствием которого вполне мог бы быть провал.

— Не надо сердиться… Ведь полиция вообще не обратила на меня внимания. Я уже отъезжал, когда они подъехали, — упорно настаивал Лимб.

— Согласен, однако номер твоей машины могли заметить соседи, прохожие и сообщить полиции. А «Интерпол», как ты знаешь, работает четко.

— Да-а, о таком варианте развития ситуации я не подумал, — с сокрушенным видом протянул Лимб.

— Давай договоримся: больше такой самостоятельности не проявлять. Наша безопасность заключается в неукоснительном и строгом соблюдении конспирации и разумной осторожности, что является основой успеха нашего важного и ответственного дела. И к этому надо отнестись очень серьезно.