Вся ваша ненависть - [6]

– Выходи из машины! И подними руки вверх, так чтобы я их видел!

Халиль выходит с поднятыми руками. Сто-пятнадцать хватает его за локоть и с глухим ударом прижимает к задней двери.

Я с трудом выжимаю из себя:

– Он не хотел…

– Руки на щиток! – рявкает на меня полицейский. – Не двигаться!

Я делаю то, что мне сказали, но замереть не получается – слишком уж дрожат руки.

Коп обыскивает Халиля.

– Ну что, умник, посмотрим, что мы у тебя найдем.

– Ничего ты не найдешь, – язвит Халиль.

Сто-пятнадцать обыскивает его трижды, но ничего не находит.

– Стой здесь, – приказывает он Халилю. – А ты, – говорит он, глядя на меня в окно, – не двигайся.

Я даже кивнуть не могу.

Полицейский идет обратно к патрульной машине.

Родители не хотели внушать мне страх перед полицией, но воспитали меня так, чтобы рядом с копами я не вела себя глупо. Они говорили: «Не двигайся, если коп повернулся к тебе спиной».

Однако Халиль нарушает правило. Он подходит к передней двери.

«Не делай резких движений».

Халиль нарушает правило. Он открывает дверь.

– Старр, ты в поряд…

Бах!

Раз. Его тело дергается. Из спины брызгает кровь. Он хватается за дверь, чтобы не упасть.

Бах!

Два. Халиль ловит ртом воздух.

Бах!

Три. Халиль ошеломленно смотрит мне в глаза.

И падает.

Мне снова десять. Я вижу, как падает Наташа.

Из моей груди вырывается оглушительный крик: он рвет мне глотку так, что меня трясет, – ведь, если я хочу быть услышанной, кричать должно все тело.

Инстинкт приказывает мне замереть, а все остальное – броситься к Халилю. Я выпрыгиваю из «импалы» и оббегаю машину. Халиль смотрит в небо, словно надеется увидеть Бога. Его рот открыт, как будто он пытается кричать. И я кричу изо всех сил – за нас обоих:

– Нет, нет, нет… – это все, что мне удается сказать, словно мне годик и я знаю одно-единственное слово.

Не понимаю, как я оказалась на земле рядом с ним. Мама говорит, что, если в кого-то попали, нужно попытаться остановить кровь, но здесь ее так много… Слишком много…

– Нет, нет, нет…

Халиль лежит без движения: не произносит ни слова, не издает ни звука, даже не смотрит на меня. Его тело деревенеет. Он умер. Надеюсь, он видит Бога.

Кричит кто-то еще.

Я моргаю сквозь слезы. Сто-пятнадцать орет и целится в меня из того же пистолета, из которого только что убил моего друга.

Я поднимаю руки вверх.

Три

Тело Халиля оставляют лежать на дороге, как на выставке. Гвоздичную улицу освещают мигалки патрульных машин и карет скорой помощи. В стороне стоят люди – пытаются разглядеть, что случилось.

– Черт, братан, – бормочет какой-то парень. – Его прикончили!

Полиция приказывает толпе разойтись, однако никто не слушается.

Медики ничем не могут помочь Халилю, а потому затаскивают в карету меня, как будто это мне нужна помощь. Огни светят со всех сторон, и народ вытягивает шеи, пытаясь меня рассмотреть.

Я не чувствую себя особенной. Чувствую только дурноту.

Копы обыскивают машину Халиля. Я хочу их остановить.

Пожалуйста, накройте его тело. Пожалуйста, закройте ему глаза. Пожалуйста, закройте его рот. Отойдите от его машины. Не трогайте его щетку. Но слова не идут.

Сто-пятнадцать сидит на тротуаре, закрыв лицо руками. Другие полицейские хлопают его по плечу и уверяют, что все будет хорошо.

Наконец тело Халиля накрывают полотном.

Он не сможет под ним дышать.

И я не могу дышать. Не могу…

Дыши.

Я тяжело глотаю воздух.

Еще раз. И еще.

– Старр?

Передо мной появляются карие глаза с длинными ресницами. Такие же, как у меня.

Я толком ничего не смогла сказать копам, но выжала из себя имена и телефоны родителей.

– Эй, – говорит папа. – Вставай, пойдем отсюда.

Я открываю было рот, но отвечаю ему одним только жалобным стоном.

Папа отходит в сторону, и мама обнимает меня за плечи. Она гладит меня по спине и тихонечко врет:

– Все хорошо, малыш. Все хорошо.

Долгое время мы так и сидим. Наконец папа уводит нас от скорой. Он обнимает меня, словно щитом укрывая от любопытных глаз, и ведет по улице к своей «шевроле тахо».

Папа за рулем. По его лицу скользят отсветы фонарей – и в них видно, как крепко он сжимает челюсти. На его лысой голове вздулись вены.

На маме форма медсестры с резиновыми накладками. Сегодня у нее была сверхурочная смена в неотложке. Она несколько раз вытирает глаза – наверное, думает о Халиле и о том, что вместо него на асфальте могла лежать я.

Меня мутит. Из него вытекло столько крови… Часть ее у меня на руках, на худи Сэвена, на кроссовках. Еще час назад мы болтали и весело смеялись. А теперь его кровь…

Во рту становится кисло, желудок сводит сильнее. Меня начинает тошнить.

Мама бросает на меня взгляд в зеркало заднего вида.

– Мэверик, тормози!

Не успевает машина остановиться, как я кидаюсь через сиденье к двери. Меня выворачивает наизнанку, и я могу лишь перестать сопротивляться.

Мама тоже выскакивает из машины и бежит ко мне. Она убирает волосы с моего лица, гладит меня по спине и шепчет:

– Мне очень жаль, малыш.

Дома она помогает мне раздеться. Кроссовки и худи Сэвена отправляются в мусорный мешок; больше я их не увижу.

Потом я сижу в ванной и под шипение горячей воды соскребаю с себя кровь Халиля. Папа относит меня в постель, а мама гладит по волосам, пока я засыпаю.