Вся правда о российских евреях - [118]

Кончаловский Д. П. Пути России. Размышления о русском народе, большевизме и современной цивилизации. Париж: YMCA-Press, 1969.

Регельсон Л. Трагедия русской церкви. 1917–1945. Париж: YMCA-Press, 1977.

Pap Г. Плененная церковь. Очерк развития взаимоотношений между церковью и властью в СССР. Франкфурт: Посев, 1954.

Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени. М.: Центр прикладных исследований, 1990.

Романов Е. Р. В борьбе за Россию. М.: Голос, 1999.

Скрябина Е. Это было в России. Los Angeles: Almanac, 1980.

Но предупреждаю — эти книги даже сейчас, по прошествии почти столетия, страшно читать.

Еще много позже «знающие люди» искали в деревнях награбленное у помещиков — произведения искусства, скрипки работы Страдивари, одежду, мебель — и скупали у погромщиков за совершенно сказочный бесценок. С некоторыми из этих людей можно было пообщаться еще в 1970-е годы, причем они довольно охотно рассказывали, что и по какой цене «приобрели». Один (по фамилии Ландау) показывал мне чудесные картины. Их он выменял на наган и патроны к нему в 1933 году. Другой (по фамилии Рабинович) в 1935 году выменял на хлеб и мешок картошки прекрасные бронзовые безделушки и серебряную посуду XVIII века. Причем продавцы не особенно скрывали, откуда у них это все. Мародер пользовался тем, что он — главный врач санатория или научный работник в большом городе, у него есть оружие, паек, возможность получать продовольствие. Он пользовался этим, чтобы купить что-то от другого мародера, более раннего. Есть ли между этими мародерами такая уж большая разница?

В 1917–1919 годах грабили и кулаков — то есть вышедших на отруба, порвавших с общиной крестьян. Жестокость, беспощадность — те же самые.

В Петербурге, потом и в других городах, истребляли дворян, а очень часто вместе с ними — интеллигенцию и чиновников. Степень жестокости — та же самая. В ноябре 1917 года на Перинной линии, в самом сердце Санкт-Петербурга, балтийские матросы насадили на штыки двух девочек — примерно трех и пяти лет. Насадили и довольно долго носили еще живых, страшно кричащих детей. А их маму, жену офицера («золотопогонника» — так они это называли), долго кололи штыками, резали ножами и в конце концов оставили на снегу, перерезав сухожилия на руках и ногах — чтобы не могла уползти, чтобы наверняка замерзла. Она и умерла — от потери крови, от холода, от ужаса и отчаяния. Часто приходится слышать рассуждения о необходимости «национального примирения», и что «должны же были дворяне понимать правду народа». Перейдем же от общего к частному: пусть мне объяснят, какую такую «народную правду» должен был постигнуть муж этой женщины, папа убитых девочек, и каким конкретно способом он должен был бы примиряться с этими матросами.

Или вот, пожалуйста: «А в ранний утренний час, в пустынном парке на Крестовском острове, возле дворца, я видел, как матросы охотились на человека. Как на дичь… Человек в разорванной морской тужурке, с непокрытой головой и залитым кровью лицом, задыхаясь, бежал рывками, из последних сил».[334]

Чем эта сцена отличается от классической: «…человека в разорванном пальто с лицом синим и красным в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ними рядом и бил его шомполом по голове»?[335]

В ходе гражданской войны шел погром священников. Шутовское «венчание» «попа» с кобылой — вовсе не выдумка «врагов народной власти». Истребление священников и их семей шло даже в большем масштабе, чем истребление дворян — среди дворянства было много советских или разного рода «попутчиков», ценных специалистов. Все они имели шансы уцелеть. А «попы» практически поголовно были «реакционерами» или нейтральными, аполитичными людьми; резали их последовательно, крайне жестоко, и до 1922 года истребили порядка полумиллиона священников и монахов — то есть 80 %, а может быть, и 90 % всего сословия. Сегодня намного легче найти потомка дворянина, чем потомка священника.

Потомки убийц бешено сопротивляются, когда эти действия называют «погромом» и «геноцидом». Мол, это все — народное сопротивление, проявление народного возмущения теми, кто «эксплуатировал» народ. С тем же успехом я могу отнести эти слова и к еврейскому погрому.

Геноцид, заявляют мне, — это истребление по генетическому принципу. Человек не выбирает, к какому народу принадлежать, и его убийство — это бить лежачего, бить того, кто не имеет возможностей выбора.

Но ведь и в каком сословии или классе общества родиться, человек тоже не выбирает. Поменять класс и сословие можно — но лишь в той же мере, что и народ. Можно сделаться крестьянином, можно накопить денег на землю и стать помещиком; можно служить в армии, как старший Трумпельдор, и сделаться офицером, получить потомственное дворянство. Можно постричься в монахи.

Но точно так же можно принять гиюр, можно выкреститься, выучить язык, сменить гражданство. Почему помещики не приняли гиюр?! Почему евреи поголовно не выкрестились и не стали все помещиками?!

И потому я не вижу никакой разницы в том, кого именно обрекают на разорение и смерть и по какому именно принципу. Геноцид — он и есть геноцид.