Вся Нортон. Звёздные изгнанники - [23]

Тантака выглядела более опасной, чем была в действительности, хотя однажды ее разбуженная ярость не утихала долго и сделала ее более проворной в атаке, чем можно было предположить по ее виду. У нее было жирное тело с тупоносой мордой, маленькими закругленными ушами и обрубок хвоста, обычно прижатый к бедру. Она была вдвое шире глассии, с мощными плечами, потому что ее любимая пища на воле находилась под большими камнями, которые приходилось сталкивать, прежде чем пообедать. Ее желтоватый мех был таким грубым, что больше походил на перья, чем на волос. Она была некрасива, неуклюжа, гротескна и, когда она участвовала в шоу, зрители диву давались, как такое казалось бы неуклюжее животное может делать такие штуки.

Симла была сродни барску, но ее шерсть была очень короткой и плотно прилегала к коже. Издали казалось, что у нее вообще нет шерсти, только голая расцвеченная кожа, потому что по кремовому заду и бедрам шли темно-коричневые полосы. Хвост круглый и очень тонкий, как кнут. На ногах, казалось, совсем не было мышц, только шкура и кости, такой же выглядела и голова, так что были видны черепные швы. Симла была некрасива, как Тантака, но в противоположность неуклюжей на вид Тантаке она производила впечатление быстрой и выносливой. Так оно и было, поэтому венессы издавна использовались для состязаний в беге.

Я почувствовала легкое недовольство маленького народа: они не понимали смысла этой поездки. Я передала им ощущение опасности, и они отозвались, каждый по-своему. Как только мы потеряли ярмарку из виду, я повернула клетки таким образом, чтобы их обитатели могли видеть местность и пользоваться своими чувствами, как гидом. Ведь глаза их видели больше, чем человеческие, носы извлекали из ветра сведения, которые мы и не заметим, уши слышали то, что мы упускаем – и все это было к моим услугам.

Симла была не в духе – и не потому, что сидела со мной рядом в лучах утреннего солнца, а из-за барска. Остальные не были близки к его роду и не обращали на него внимания, как только поняли, что он не может повредить им. Но клану Симлы он был достаточно близок, она знала о нем, и я успокаивала ее, потому что безумие – нечто столь чуждое, что вызывает панику в тех, кто сталкивается с ним.

На Йикторе есть сумасшествие, при котором мозг либо спит, либо живет в хаосе. Про таких больных говорят, что их коснулась рука Умфры, первобытной власти. Такому больному никто не сделает зла. Их отдают под присмотр жрецов и отправляют далеко в горы, в некую Долину. И от воспоминания об этой Долине мой мозг содрогнулся. Нанести вред такому сумасшедшему или убить его – значит, принять в собственное тело болезнь, которая жестоко трясет жертву. Так думают жители равнин.

Но если животные доходят до безумия, их убивают, и я думаю, что это лучше, потому что на Белой Дороге нет ни страдания, ни печали. Они поднимаются к великой системе Моластера и остаются там под присмотром и уходом. Я боялась, что мне придется поступить так с барском, но все еще оттягивала этот последний шаг. Как сказал Малик, это было моим давним заветным желанием – присоединить редкого независимого скитальца к нашей группе. Возможно, я гордилась собственным могуществом и хотела увеличить ту небольшую славу, которую уже имела как хорошо умеющая работать с маленьким народом.

Мы переправились через реку вброд и не встретили на том берегу никого, кроме нескольких запоздалых ярмарочных фигляров. Им я из осторожности сказала, что болезнь моих животных заставила меня выехать из дома. Но после полудня я свернула с дороги на тропу, тоже ведущую на восток, чтобы какие-нибудь прохожие не стали удивляться, чего ради я еду так далеко искать спокойного места для больных животных.

Перед заходом солнца мы приехали на луг к ручью и здесь разбили лагерь. Я распрягла казов, чтобы они паслись, и остальным дала побегать на свободе. Они с удовольствием все обнюхивали, полакали из ручья, но далеко не отходили. Барск остался в фургоне один.

Потом мои спутники были накормлены и легли спать. Все было хорошо, и я смотрела, как встает луна. Третье кольцо было уже более заметно. Еще одна или две ночи – и оно засияет и останется на некоторое время. Жезл в моих руках вбирал ее свет и делал его ослепительным. Мне страшно хотелось направить читающий луч, но я здесь была одна, а тот, кто читает такой луч, должен, образно выражаясь, выйти из тела, а связь так увлекает, что ему одному нелегко прийти в себя, и я побоялась. Но это желание съедало меня, и я вынуждена была встать и походить взад-вперед, чтобы успокоить нервы.

Потом я снова взяла жезл: он твердо показывал на восток.

Наконец, я решила воспользоваться К-Лак-Песней и призвать сон, потому что тело может взять верх над мозгом только в случае крайней необходимости. Певица рано познает искушение забыть, что тело сильно и может противиться. Итак, я пела четыре слова на пять тонов и открыла свой мозг отдыху.

Я слышала чириканье и писк в траве и видела утренний туман. Я еще раз выпустила маленький народ, пока готовила еду и запрягала казов. Я накормила барска, и он спокойно лежал на своей подстилке. Прикосновение к мозгу показало, что он слабеет, возрастает летаргия, как будто съедавшая его вчера ярость повредила ему, и я размышляла, так ли плоха эта слабость, если она дает мне возможность успокоить и, возможно, довести эти импульсы до нормального состояния. Но проба показала, что время для этого еще не настало и неизвестно, настанет ли.