Вся ночь впереди - [28]

– Мама, как ты можешь?!

Молли выключила воду, обтерла руки о передник и повернулась к дочери.

– Доктор сказал, что он должен обслуживать себя сам.

– Все хорошо в разумных пределах, – сказала Эми.

Остин думал, что Молли перечислит все то, что он должен был делать сам, но отказывался. Этого, однако, не произошло. Ябедничать и жаловаться было не в ее характере.

– Надеюсь, доктор не предлагал тебе морить отца голодом? – Эми наколола на вилку кусок лосося и поднесла ко рту Остина.

Тот наградил дочь благодарным взглядом, взял рыбу в рот и вдруг сморщился, как от зубной боли. Лосось успел остыть, а всякому известно, что холодная рыба – мерзость.

Если бы его кормила Молли, он бы обязательно этот кусок выплюнул. Но, поскольку им занялась Эми, Остин рыбу все-таки проглотил.

Эми нахмурилась, взглянула на рыбу, попробовала, после чего скорчила гримаску – точь-в-точь такую же, какая минуту назад была на лице у ее отца.

– Все уже остыло, – с раздражением сказала молодая женщина. Видно было, что ее гнев на мать с каждой минутой усиливается. Вскочив с места, она засунула тарелку в микроволновку.

Через минуту она извлекла тарелку из печи и снова поставила на стол.

– Он должен есть самостоятельно, – сказала Молли с металлическими нотками в голосе, каких Остин прежде у нее не слышал.

– А как, позволь узнать? Разве ты не видишь, что он устал?

Он и в самом деле очень устал, но не замечал этого, пока об этом не упомянула Эми. Чтобы заставить Молли ему услуживать, Остину пришлось основательно потрудиться.

Впрочем, усталость не помешала ему с укоризной посмотреть на Молли.

«Ну вот, а ты не верила, – говорил, казалось, его укоризненный взгляд. – Ты просто обязана была меня покормить».

Молли не заметила его взгляда. Она во все глаза смотрела на Эми, и выражение ее лица Остину очень не нравилось.

У нее на лице отражались недоверие, смущение и боль. Тут до Остина наконец дошло, что мать и дочь прежде никогда не ссорились. У них даже малейших расхождений во мнениях никогда не было. Они всегда держались вместе, а он, Остин, вроде бы в их компанию не вписывался и держался от них в стороне. Теперь в их с Эми компанию не вписывалась Молли.

Он видел, как она кусала губы, а потом отвернулась от Эми. Но не раньше, чем ему удалось заметить у нее на глазах слезы.

Неожиданно Остин подумал, что ему вовсе не хочется становиться причиной раздоров между матерью и дочерью.

Эми готовилась уже отправить ему в рот новую порцию лосося, как вдруг он положил ладонь ей на руку и остановил ее. После этого он вынул у нее из пальцев вилку и сделал попытку самостоятельно подцепить кусок рыбы с тарелки. Это и впрямь оказалось не так-то просто, особенно с его координацией движений.

«Держи вилку крепко и на одном уровне с линией рта, – говорил он себе. – А потом делай движение головой вперед. Главное – правильно рассчитать движение. В нем все дело».

В следующее мгновение рыба оказалась у него во рту, а рука с вилкой безвольно опустилась на край стола. Некоторое время Остин отдыхал и набирался сил перед тем, повторить всю серию движений снова.

Эми смутилась.

– Мама… – позвала она мать, повернув голову через плечо.

Молли переключила внимание на мужа и дочь в тот момент, когда Остин подносил ко рту вилку со вторым куском рыбы.

– Ты только посмотри, как хорошо у него получается! – с энтузиазмом воскликнула Эми. Определенно она считала, что ее присутствие вдохновило отца на подвиги.

Молли встретила взгляд Остина, ничуть не изменившись в лице. Она не собиралась обвинять его в нечестности и ни словом не обмолвилась Эми о том, что отец, по большому счету, ее разыгрывал.

– Это радует, – вот все, что она сказала.

Безоговорочно принимать ситуацию было вполне в духе Молли. Прежде Остин видел в этом проявление слабости. Главным образом, потому, что он сам всегда старался обратить любое жизненное обстоятельство себе на пользу. Теперь же, после стольких лет совместной жизни, он вдруг задался вопросом: не заключалось ли в ее молчаливом приятии судьбы куда больше мудрости и силы, нежели слабости?

Остин собирался сменить гнев на милость и не изводить Молли капризами, но потом, когда он подслушал, как она разговаривала по телефону – а разговаривала она, как ему показалось, очень тихо: секретничала, не иначе, – это его желание растаяло без следа.

Включив стоявшую на тумбочке лампу, он потянулся к звонку и с силой вдавил кнопку. Он звонил долго, настырно и оставил звонок в покое лишь в ту минуту, когда услышал в коридоре звуки приближающихся шагов.

Когда Молли, запыхавшись, влетела в комнату, он уже заканчивал выводить на листе бумаги слово СУДОРОГИ. Посмотрев на Молли, Остин вспомнил, как год назад сам носился вверх-вниз по лестнице, пытаясь выяснить, куда вдруг подевалась его жена. И выяснил: она от него ушла.

Отбросив ненужные воспоминания, он показал ей табличку, отметив про себя, что в зажиме осталось всего несколько листов, и для того, чтобы его с Молли общение продолжалось, туда необходимо вставить новую пачку.

– Где? Где у тебя судороги?

Остин коснулся левого плеча, парализованного после удара. В настоящий момент оно продолжало пребывать в неподвижности, но, помимо этого, никаких неприятностей ему не доставляло.