Вся моя жизнь - [165]

– Немедленно позвони Ванессе. Она должна всё знать.

Ее слова показали мне, как отчаянно я нуждаюсь в том, чтобы Ванесса была рядом. Через несколько дней она вернулась домой, и это значило для меня гораздо больше, чем она могла предположить.

Ванесса недолюбливала Тома – точнее, ей не нравилось то, как я меняюсь рядом с Томом, не нравилось, что я отказываюсь от себя в угоду ему (впоследствии они стали добрыми друзьями). Помню, она сказала, видя мою печаль, скорее сама себе: “Постарайся понять, чего ты хочешь”. В этом выражались и ее давнишняя надежда на мой уход от Тома, и ее сочувствие.

Еще она сказала:

– Может, теперь ты будешь больше общаться с подругами, которых Том гонял.

– Он их гонял? – спросила я, желая услышать правду, ранее мне неведомую.

– Мама, – ответила Ванесса, закатив глаза от презрения к моей неспособности замечать то, что знали все на свете. – Как ты думаешь, почему Лоис, Джулия и Пола редко у нас бывают? Том их не любит, и это им известно. Он и тебя подавлял, только ты этого не понимала.

Том переехал в Санта-Монику, у него в квартире была комната для Троя, где тот в основном и жил. Меня обуял ужас: неужели Трой предпочел Тома мне? Я теряю сына? “Я видел, что нужен папе больше, чем тебе. Ему было хреново” – так он сейчас мотивирует свое решение. И он прав.

Я вспоминаю, как спросила подругу, что сказать Трою о нашем разводе, и получила совет: “Объясни ему, что ты чувствуешь”.

Объяснить, что я чувствую! Я-то знала, что не смогу этого сделать. Представьте себе, что вам хочется кого-то убить, – какой злобной руганью вы покрыли бы этого человека, – и вы поймете, что я тогда чувствовала. Я не могла вывалить такое на своего сына. Мой внутренний голос неуверенно подсказывал мне, что период бурных перемен закончится, озлобление пройдет, и я увижу, что всё делалось к лучшему, и даже буду благодарна Тому за то, что он ускорил процесс, – так и случилось, но на это ушло два года. Я много размышляла о том, как тяжело детям оказаться в положении яблока раздора между бывшими супругами и какой надо обладать выдержкой и мудростью, чтобы не слишком распускать свои эмоции. Однако я не хотела повторить того, что сделали со мной мои родители и я с Натали, когда покинула ее отца, – задавленные чувства и нежелание разговаривать на больную тему не позволяют детям выплеснуть свои тревоги. Надо было умудриться сделать это спокойно, без раздражения. Можно грустить, но не злобиться.

Поэтому я позволила себе лить слезы при Трое и Ванессе, но в то же время постаралась убедить детей, что наш раскол произошел по обоюдной вине и что я действительно признаю́ себя отчасти виновной. Я поговорила с ними о вынесенном мною уроке: надо уважать мнение партнера, разбираться в своих чувствах и выражать их вслух. Мы с Томом не пытались объяснить друг другу, что мы чувствуем. Возможно, он мало старался; возможно, я не приложила должных усилий; возможно, наш брак был рассчитан лишь на какой-то определенный срок – а именно на семь лет, – и мы оба невольно искали пути выхода.

В комедии “Зуд седьмого года” есть своя правда, и дело там далеко не только в сексе. Наука утверждает, что каждые семь лет наши клетки обновляются. Библия тоже изобилует символичными семерками – “и благословил Бог седьмой день…”, например. По-видимому, где-то раз в семь лет человек претерпевает трансформации в психике – и вот тут-то и лежит корень всех бед. Что, если супруги будут меняться не в фазе? Придется выбирать – либо разводиться, либо жить вместе на разных частотах при обоюдной доброй воле, либо постараться вникнуть в суть перемен обеих сторон и сделать всё возможное, чтобы согласовать эти перемены. Мы с Томом оказались на слишком удаленных друг от друга частотах. Мы прожили вместе шестнадцать лет и, не сумев добиться гармонии в наших различиях, разошлись.

Друзья советовали мне не сидеть без дела. Но я-то знала, что мне этот совет не годится. Занятость – главное мое свойство, занятость и погруженность в свои мысли. Я впервые оказалась в такой ситуации, когда перестало иметь значение, кем я была и как я действовала до сих пор. Отныне надо было всё перестроить – не на сознательном уровне, поскольку я потеряла разум в буквальном смысле слова, а на физиологическом, клеточном. Я нутром понимала, что должна сохранять полное спокойствие, должна дать себе шанс взглянуть на произошедшее со стороны и прочувствовать случившееся.

Я обратилась к любящим подругам и классической музыке. Мой дом стал раем. Мне требовался весь запас эндорфинов, которые было способно выработать мое тело, поэтому я заставляла себя тренироваться, подолгу ездить на велосипеде и гулять с подругами.

Переживая боль, я могла заметить некие перемены в себе. Травма способствовала образованию лакуны в моей душе. Так или иначе, я должна была сосредоточиться на этом, быть готовой пройти через это и погрузиться в это. Это казалось чем-то первичным. Что-то внутри меня сгорело в костре боли, зато смогло родиться нечто новое. Я понимала это и с этим жила, и благодаря магии боли во мне начали пробиваться молодые побеги, подобно тем растениям, семена которых прорастают лишь в огне. Боль стала моим троянским конем, пробила брешь в броне, окружавшей мое сердце, и попытайся я отгородиться от мира работой, вероятно, я так и не пробудилась бы для нового будущего.